самой престижной книге мира.
— Переберусь в другую больницу! — пригрозил Синичкин. — В частную клинику!
— Смирно!!! — вдруг закричал генерал, и Синичкин, насколько это было возможно, вытянулся в кровати.
— Шантажировать! — кричал профессор. — Мы его лечим, прославляем, а он в клинику!
Ассистент поглаживал патрона по спине. Ему вовсе не хотелось, чтобы инсульт произошел сегодня, так как оставались незавершенными еще несколько научных трудов, на титульных листах которых стояли их фамилии.
— А почему бы в виде исключения не позволить супруге навестить нашего героя? — мягко шепнул он в самое ушко профессора. — Вы же генерал!
— А вы — полковник. Сами и займитесь этим!
К вечеру Анна Карловна сидела возле трех кроватей мужа и капала слезами на его лицо.
— Я стану знаменитым! — утешал жену Володя Синичкин. — Меня будут показывать в новостях и деньги заплатят. Я куплю тебе шубу!
От этой меховой ласки Анна Карловна закапала еще обильнее и в который раз убедилась, что ее жизнь совсем не несчастлива, а наоборот, временами доставляет минуты наивысшего наслаждения, высочайшего единения со своей половиной.
Она стала целовать Володечкино лицо, ласкать ладонями грудь, отчего капитан почувствовал возбуждение, но лишь верхней частью тела, и задышал паровозом, чем вывел соседа по палате из себя окончательно.
— Не велено сюда женщин пускать! — заговорил он в голос. — У меня слоновье яйцо! Оно начинает болеть от женщин!
— Вы кто по званию? — поинтересовался Синичкин.
— А какая разница?
— Отвеча-а-ать! — вдруг скомандовал обладатель гиннессовских ляжек.
— Ну старший сержант, — неохотно ответил сосед.
— Молчать, когда капитан разговаривает! Или субординацию забыл? Я тебе живо напомню, лимита! Будешь палкой гаишной махать до скончания века!
— Виноват, господин капитан!
Сержант вскочил с кровати, придерживая левой рукой свое слоновье яйцо, которое поразило Анну Карловну небывалыми размерами, а правой отдавая честь.
— Вольно! — расслабился Синичкин и стал отвечать на поцелуи жены со страстью…
Вечером участковому стало плохо. У него заболели ноги, да так сильно, что он принялся стонать на всю палату.
— Горят ноги! — мучился он. — Горят нестерпимо!
Соседи по палате вызвали ассистента, дежурившего ночью, и тот, потрогав ладонью ляжки пациента, убедился в их огненном жаре. Ощущение было такое, как будто он прикоснулся к горячему чайнику.
— Отвезите меня в карьер! — вдруг попросил Синичкин. — Хочу ноги в воду сунуть!
Ассистент ничего не ответил на эту просьбу, но как поступить не знал, ибо все его познания в медицине говорили о том, что такой температуры в теле быть не может.
— Ну пожалуйста! — молил капитан. — Я суну ноги в воду, и они престанут болеть! Пожалуйста!..
Ах, как все это странно, — подумал ассистент.
— Отвезите, отвезите! — твердил участковый.
Может, ноги в ванну холодную поместить? — подумал ассистент, но тут же понял, что ни одна ванна не вместит столь чудовищных образований.
— В карьер!
— Да отвезите вы его куда он просит! — поддержали соседи по палате. — Человеку, может, недолго осталось!
А почему нет? — сам себе удивился ассистент и отправился готовить автомобиль «скорой помощи».
Шестеро санитаров поместили громадное тело Синичкина в реанимобиль, так как в обыкновенный его ноги не влезали, и больничный водитель направил машину к району, называющемуся в простонародье Пустырками.
Во время поездки что-то происходило с Синичкиным. Все его тело сотрясал озноб, а в ногах происходили какие-то процессы, заставляющие его мутнеть мозгами и чувствовать позывы тошноты. Единственное, что удерживало сознание участкового на поверхности бытия, это предвкушение того, как он опустит свои изуродованные конечности в мерзлую воду карьера. Сия фантазия приносила ему облегчение, и он то и дело спрашивал водителя: как далеко еще ехать?..
Что я делаю? — поражался себе ассистент.
Процедура выгрузки походила на процедуру загрузки. Только сейчас ноги Синичкина не заворачивали в одеяла, а, наоборот, освобождали от них. Затем его перенесли на рыболовные мостки и усадили, придерживая ножищи и осторожно опуская их в воду.
— Ах! — воскликнул Синичкин, и когда ноги ушли под воду до самого основания, глаза его закатились в экстазе, заворчало в желудке блуждающими газами, а затем участковый вскинул руки к небесам и почему-то стал похож на рожающую женщину.
— Что я делаю? — еще раз спросил себя ассистент и в волнении закурил.
— Ах! — вновь вскричал Синичкин, когда почувствовал, что пластырь, закупоривавший место, откуда брали ткань на биопсию, оторвался и что-то стало выбираться из его дырявой ноги, отчаянно прорываясь сквозь рану всем тельцем.
Володя открыл глаза, и на мгновение ему показалось, что видит он экзотическую рыбку с бензиновым хвостиком, плавно уходящую на глубину.
— Ах! — в восторге прошептал участковый и потерял сознание.
Бессознанным его отвезли обратно в госпиталь, где он проспал сном праведника целый день, а когда проснулся, то рьяно отрицал свое желание накануне посетить карьер.
Ассистент боялся серьезного конфликта с профессором за своеволие, но генерала той же ночью хватил левосторонний инсульт, так что конфликтовать стало не с кем и ассистент на время возглавил госпиталь.
Жизнь шла своим чередом…
3. РЫБИЙ ЦАРЬ
Илья сделал шаг в непроглядную глубину, нырнул и превратился в рыбу…
Сначала он невероятно испугался и вздернул телом со всей мощью, на которую был способен. Рыбье тело вынесло на поверхность, и в тот самый миг, когда оно соприкоснулось с воздушным пространством, чешуйчатые очертания стали размываться, принимая облик татарина Ильи, с перекошенной от ужаса физиономией. Но когда тело, потеряв инерцию, грохнулось обратно в черную воду, всплеснув на всю округу, старик вновь превратился в рыбу с плоской мордой, чуть раскосыми глазами и предлинными усами.
Тело Ильи в новом обличье бил озноб. Хвост трясся, как у гремучей змеи, глаза ничего не видели, то ли от темноты, то ли от не прошедшего страха.
Сом Илья вздернул хвостом и ушел на глубину, где по неосторожности протащился нежным брюшком по песку и оцарапал его, бледно-серое. Тут же ему в голову пришли мысли о пираньях, чующих кровь за версту, способных разорвать его в минуту, и от нового ужаса он опять рванул в сторону, пока наконец не завяз в скоплении водорослей. Там Илья вспомнил, что пираньи в карьере не водятся, и сердце его стало биться спокойнее, а хвост плавно заходил в разные стороны, поддерживая равновесие.
Я превратился в рыбу, думал Илья. Теперь я рыба и мне нужно что-то делать. У меня сильный хвост и подвижные плавники. Я — сильная рыба… Но почему я рыба?..
Далее мысль Ильи не пошла, и он простоял в водорослях в некотором оцепенении до раннего утра, пока солнце не пронизало своими лучами водоем почти до самого дна.
Сегодня хороший день, констатировала большая рыба и обратила внимание на проплывающего мимо крупного бычка-ротана с рваным ртом, как будто он многократно срывался с крючка.
Бычок при встрече с неизвестной рыбой гигантских размеров еще больше раззявил свой искалеченный рот, воинственно зашевелил жабрами, но при этом запятился хвостом, как испуганный жук, а потом
