агрессии. — Столько от него проблем!
— Совсем голова мягкая стала?
— А чего терять? Ильясова мы грохнули, и мент обещал вышку за это!
— На понт брал. Сейчас смертную казнь отменили. Совет Европы настоял.
— Тем более. Пожизненно нам и так дадут. Так хоть напоследок менту отомстим!
Мыкин ничего не ответил, просто сидел и смотрел в окно на то, как падает снег.
— Хочешь, я ему сам в башку стрельну? — предложил Митрохин.
— Я людей не убиваю.
— Так я и говорю, сам стрельну!
— А если у него дети?
— А у меня их нет?
— Он работу свою делает.
— Так вот за то, что он так хреново работу свою делает, я его и… — Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. — Мы что, Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла!
— Не было, — согласился тепловик.
— Харя у него вампирья, рожа татарская! Ненавижу! И жена моя его ненавидит, и Елизавета!..
При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился лицом и с болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в руке. От этого видения его всего передернуло, и свое чувство родитель вновь перевел в агрессию, подскочив к Мыкину:
— Дай «ТТ»!
— Ты чего это?
— Мента грохну сегодня же!
— Остынь, придурок! Обоих нас спалишь не за понюх!
— Ах, ненавижу! За что нас к стенке, скажи мне!
Митрохин забегал по комнате, совсем потеряв самообладание. Лицо его стало молочного цвета, а руки ходили ходуном в разные стороны, словно он искал чье-то горло, чтобы сдавить его в одно движение.
— Охолони! — крикнул Мыкин.
— А-а-а! — завопил друг.
Тогда тепловик поднялся из плюшевого кресла, подошел к Митрохину и ударил его в челюсть. Удар был несильным и незлобным, но достаточным, чтобы привести подельщика в чувство.
— Ты что?!. — изумился Митрохин.
— Из терапевтических соображений. Контроль теряешь!
Митрохин яростно смотрел на Мыкина, глаза горели огнем, но потом он вдруг обмяк, в мгновение обвис кожей на лице, согнулся пополам и заплакал. Слезы капали на паркет, а он жалобно вопрошал:
— За что нас стрелять? Разве мы в чем-то виноваты?
Наблюдая эту картину, Мыкин почувствовал себя не в своей тарелке, так как видел друга в таком состоянии впервые.
— Ты чего? — спросил он, сглатывая подступивший к горлу комок.
— За что? За что? Я не хочу!
И тогда Мыкин подошел к переломанному другу и, взяв его за плечо, сказал:
— Все будет хорошо!
И так он проникновенно это сказал, что Митрохин поднял к нему заплаканное лицо и улыбнулся сквозь слезы.
— Правда?
— Правда. Мы поедем на границу, и там нас никто не найдет! Все утрясется!
— Спасибо тебе!.. Спасибо…
Митрохин поднялся, утер рукавом лицо, налил в чайную кружку водки и выпил залпом двести.
— Ты — друг мой! — признался он.
— Ты друг мне тоже! — получил он признание в ответ.
Две недели друзья провели в квартире Светки.
Сама хозяйка приходила редко, примерно раз в три дня, принося сумки с едой.
— Воруешь? — поинтересовался однажды Митрохин.
— Ворую, — ответила она.
Светка была какая-то странная. В лице ее поселилась непонятная озабоченность, она не привечала даже ласки Мыкина и на вид похудела изрядно.
— Любишь грузчика? — поинтересовался Мыкин в очередной приход любовницы.
Продавщица не ответила, лишь посмотрела на тепловика пронзительно, с глубинной тоской, словно из проруби, затем выложила продукты в холодильник и вновь ушла.
А потом наступил нужный день.
Друзья побрились и выбрались на свет Божий. Они щурились от солнечных отблесков, с отвычки глубоко вдыхали зиму и шагали к районному военкомату.
— Явились? — удивился военком.
— Так точно! — ответили они хором.
— И что, никаких справок о болезни не принесли?
— Здоровы, — ответил Мыкин.
— Вы мои дорогие! — расплылся в улыбке подполковник. — Значит, поедете на границу?
— Это наш долг! — с пафосом произнес Митрохин, счастливый, что МВД не связалось с военной прокуратурой.
— Ну тогда пошли со мной!
Подполковник привел их в хозяйственную часть военкомата и выдал друзьям билеты на поезд.
— Вот! И проездные!
Он подтолкнул конверт.
— Два месяца всего, ребята!
— Да мы хоть на год! — пожал плечами Мыкин.
— А что! — хлопнул по столу военком. — Прапоров вам присвоим — и служите себе на здоровье!
— Подумаем, — пообещал Митрохин и протянул подполковнику руку.
Вечером того же дня друзья лежали на полках в плацкартном вагоне и под стук колес думали каждый о своем…
После смерти Айзы Илья пролежал на полу бессознанным несколько дней.
Когда он пришел в себя, то потратил много времени, чтобы забраться на стол, где покоился захлопнутым склепом атлас речных рыб.
Таракан был большой и сильный. Он долго пытался открыть атлас, но тщетно, пока в голову ему не пришла плодотворная мысль. Он попросту стал толкать книгу к краю стола, и в конце концов она рухнула на пол.
Все произошло удачно, и в процессе полета атлас раскрылся птицей и выпустил со своих страниц сплющенную засохшую стрекозу, которая, медленно кружась, словно осенний лист, спланировала на пол.
Илья долго лежал рядом со своей возлюбленной и говорил с нею, как с живой.
— Любовь моя, не знаю, близок ли, далек мой конец? Но всей оставшейся у меня жизнью я люблю тебя, люблю безумно, как если бы взять сто страстных мужчин и сложить их чувства вместе! А и то, пожалуй, мало будет!.. Но, вероятно, Всевышнему так нужно, чтобы я мучился бесконечностью твоих смертей. Только вот не знаю — зачем?.. Должно быть, это не мое дело… Но имею же я право задать вопрос! Зачем?!!
Он плакал. Плакал горько, и не было облегчения в этих слезах. Он был чудом природы — плачущий таракан!
Потянуло из форточки, и легкое тело стрекозы приподнялось с пола и перевернулось, как живое.
А потом Ильясов, сам того не сознавая, стал ее есть. Он поглощал Айзу с хвоста, отрешась от всего на свете. Так маньяки-каннибалы поедают свои жертвы, чтобы соединиться с ними навеки. Татарин вкушал свою Айзу два дня и две ночи, пока от стрекозы не осталось даже слюдяных крыльев. После он наставил
