полностью.
Эка, диво! — воскликнул участковый про себя. Но сейчас же вспомнил, что и с ним случаются всякие дива, например, ноги светятся!
— Твои ноги — живородящие! — объяснил маленький Семен, опять прочитав мысли отца. — Твои ноги рождают чужие судьбы, о которых тебе неведомо, но которые тесно с тобой переплетены. Ты проводник, отец!
— Проводник чего?
— Воли.
— Чьей?
— Воля может быть только одна. Божья!
Володя перекрестился, но получилось у него это слева направо и почему-то двумя перстами.
Слышащая разговор Анна Карловна находилась в постели в крайнем замешательстве и все время хотела потерять сознание, так как для нее весь диалог казался сверхъестественным и устрашающим.
— А ты кто, сынок? — спросил Синичкин.
— Твой сын.
— Ты тоже проводник?
— Каждый проводник.
— А чего ты проводишь?
— А я пока не знаю. Я слишком мал.
— Ах, сынок! — мечтательно воскликнул Володя. — Как бы я хотел, чтобы твоя судьба была удачливее, чем моя! Чтобы ты достиг всего, чего сам захочешь, и чтобы мы с мамой гордились тобой!
— Я постараюсь, папа. Но у меня никогда не получится рождать жизни, тем более по многу раз!
— Твой талант обнаружится в другом! Не сомневайся! Никогда нельзя терять надежды! Ты еще слишком молод!
Анна Карловна все же потеряла сознание.
Володя Синичкин услышал треск и обнаружил, что рубашка сына разошлась по шву, оттого что плечи его раздались вширь.
— В школу тебя надо определять! — решил участковый. — Пора!
Семен как-то странно посмотрел на отца, но в ответ ничего не сказал, лишь жалостливо взглянул вдруг посеревшими из голубых глазами.
Володя поежился, закончил завтрак, глотнув несладкого чая, и сказал, что обязан отправляться на работу.
В обеденный перерыв он опять разговаривал с майором, повествуя начальнику о мудрости сына, о его философском построении души, на что Погосян искренне радовался, потирая живот.
— Ай, молодца! — Он имел в виду сына Синичкина. — Молодца!
Потом начальник вдруг загрустил и опять проговорил, что скоро умрет, чем рассердил подчиненного.
— Нельзя так говорить! Это Богу противно!
Погосян опешил.
— А что, на все воля Божья! — наехал Синичкин круче. — Никто не знает, близок ли, далек его конец! Вон на Магистральной улице чемпион мира по штанге в ларьке пивом торговал, гора мышц, здоровье, как у быка, так обвалился балкон на десятом этаже и сплющил ларек вместе с чемпионом. Диалектика!
— А у меня живот — комок невров! — почему-то вспомнил Погосян. — Скоро Новый год.
— Скоро.
— Завтра Карапетяна выпускают.
— Прижился язык?
— Прирос. Только чересчур длинный. В рот не помещается!..
Появился Зубов. Он сплюнул на пол семечковую кожуру и сообщил:
— Мою Василису Никоновну в больницу забрали. Нервный криз. Во как!..
Было совсем непонятно, расстроен армянин или нет, но офицеры посочувствовали коллеге и предложили ему покушать долмы и хошломы. Прапорщик согласился и доел все, что оставалось на столе. Потом он громко икнул, на что майор Погосян неожиданно разозлился и за-орал:
— Что, гады, расселись!!! У нас два убийства, а вы тут о детях и женах беседы ведете!
Начальник попытался было встать, но живот задел за край стола и некоторая посуда соскользнула на пол. Прогремело металлическими приборами и разбившимся стеклом.
— А-а-а, ядрена мать! Кто убил татарина Ильясова?!! Тебя спрашиваю, Синичкин?!! Говорить, не молчать!!!
— Так… — участковый опешил на мгновение, но потом доложил четко: — Татарина Ильясова лишили жизни Митрохин, его сосед, и Мыкин — дружок Митрохина! Есть протокол с признаниями!
— А где преступники? — взвизгнул Погосян.
— А преступников нету! В бегах!
— Розыск объявили?
— Местный — да! — ответствовал капитан.
— А всероссийский?
— На то команды не было!
— Ах е!.. — далее майор Погосян перешел на армян-ский язык, и чем дольше продолжалась его эмоциональная тирада, тем светлее становилась черная физиономия прапорщика Зубова-Зубяна.
— Понял, — отозвался Синичкин. — Объявляю всероссийский!
Он поднял трубку телефона и сказал несколько слов дежурному.
— А ты что встал!!! — оборотился с ненавистью к Зубову Погосян. — Кто прикончил Кино?!!
— Из всэх ыскусств для нас важнейшым является кыно! — неожиданно с армянским акцентом продекламировал Зубов и сплюнул семечковую шелуху на пол.
— Ах ты скотина! — завопил Погосян во весь голос. — Издеваться!!! Опять, армянская морда, в старшины у меня пойдешь! Не посмотрю, что супружница твоя в больнице! В рядовые!!!
Многоярусный нос Зубова поник.
— А я тогда уйду из органов. Ни денег, ни уважения!
— Нет, братец, — прошипел майор. — Ты не уйдешь, тебя попрут! А опосля даже вневедомственная охрана плюнет тебе в харю!
— Зачем так, — робко вмешался Синичкин.
— А тебя, жирноногий, не спрашивают! — потерял контроль майор. — Я вас всех!.. Я вам!.. — Он поперхнулся и вдруг сник, опустив голову на грудь.
Синичкин приблизился к начальнику и погладил его по плечу.
— Ничего, — тихо проговорил капитан. — Со всеми стрессы случаются.
— Да-да, — подтвердил Зубов и потер майору другое плечо.
И здесь майор Погосян заплакал. И плакал он так отчаянно, с открытым ртом, с текущей из него слюнкой, что у подчиненных защемило в сердцах грустной музыкой, а в глазах защипало подступающим морем. Они посмотрели друг на друга и отвернулись.
И тут дверь в кабинет открылась и вошел лейтенант Карапетян. Глаза его лучились радостью, а сожранные пираньями бакенбарды начали отрастать по новой. Вот только язык во рту не умещался и стремился на волю, словно змея какая.
— Уыыау! — поприветствовал Карапетян, не замечая унылого настроения офицеров. — Ууууиииооаа! — засмеялся выздоровевший, чем вызвал у скорбящих неприятное чувство.
— Тебе чей язык пришили? — поинтересовался Зубов, потирая правый глаз, чтобы отступило море.
— Оооой, — ответил лейтенант.
— Как же, твой! Собачий это язык! Вишь, синий с розовым!
Лицо Карапетяна побледнело.
— А ея ую! — прошептал он и потянулся к кобуре.
— Прости, ошибся! Только не убивай! Язык не собачий, а поросячий!
Синичкин бросился на руку Карапетяна, которая уже сжимала «Макарова», а Зубов демонстративно стал
