анфас, мол, стреляй, сука!
Погосян внимания на инцидент не обращал, а был погружен в себя, как в нирвану.
— Приказываю убрать оружие! — крикнул Синичкин. — Или докладную в прокуратуру!
Он еще пару раз дернул за руку Карапетяна, пока тот не убрал пушку в кобуру.
— Не стыдно? — пожурил Володя лейтенанта. — Это же Зубов тебя спас из реки!
— А эо он!
— А ничего! — объяснил Синичкин. — Бывают у человека срывы. Пока ты лечился, у нас срывы у всех нервные!
Карапетян взял со стола лист бумаги и начертал на нем: «Ты, Синичкин, подсунул мне свинячий язык! Ты у меня отобрал капитанское звание. Честно говоря, я не очень тебя люблю!»
— А я не баба, чтобы меня любить! — парировал Володя.
Карапетян добавил на бумаге: «Когда-нибудь я тебя убью!»
— Смирно! — вскричал участковый. — А ну, уматывай отсюда, пока я ОМОН не вызвал!
Писать Карапетян на нервной почве уже не мог. Он просто трясся.
— Поди отдохни пару деньков, — посоветовал Зубов. — Нашему майору плохо.
И тут Карапетян сел на стул, как майор, опустил голову к груди, хлюпнул носом и зарыдал в голос, трясясь всем телом, высунув наружу свой страшный язык.
— Ы-у-ауыыыуа…
На сей раз море не удержалось в глазах офицерского состава, и Зубов с Синичкиным присоединились к плачущим. Все ментовское отделение плакало навзрыд…
На шестой день маленький Семен походил уже на тринадцатилетнего подростка, Анна Карловна на этот счет перестала разговаривать, и Володя подумал, что жена тоже в нервном кризисе.
Сам он не очень был шокирован столь быстрым ростом сына, а наоборот, радовался этому, так как именно такой взрослый сын и должен быть у сорокачетырехлетнего мужчины, а то и старше.
Участковому было абсолютно наплевать, что подросток не походил на него лицом, главное — мальчик имел совершенно удивительный склад мыслей, который обнаруживал глава семьи за завтраком.
— Не дослужусь я до майора! — кушая яичко, выразил сомнение милиционер.
— Не дослужишься, — подтвердил сын. — Умрешь без орденов.
— Что, не будет в моей жизни поступков, заслуживающих почести?
— Такие поступки хоть и могут быть, но должны и будут оставаться незамеченными, — ответил Семен. — Не должно тобой двигать тщеславие, так как оно нивелирует даже подвиг.
Анна Карловна издала звук, похожий на карканье, и побежала в ванную, где ее вырвало.
— А если я просто хочу совершить подвиг?.. Всю жизнь мечтаю!
— Перестань кушать жирное, — посоветовал сын и погладил свою щеку, через кожу которой начали пробиваться темные волоски.
— Что? — не понял Володя.
— Не кушай сало, масло и прочие жиры.
— К чему это ты? — по-прежнему не понимал Синичкин.
— Это и будет твой подвиг.
— Не жрать сало и масло и есть подвиг?!! — возмутился капитан милиции. — Ну знаешь, сынок!..
— Каждому свой подвиг, и каждому по плечу.
— Ты хочешь сказать, что я не способен на настоящий поступок или геройство?
— Тебе не нужно быть героем. У тебя свое предназначение.
— Какое?!. — Синичкин начинал злиться сильно, а оттого отложил намазанный маслом бутерброд в сторону.
— Прожить жизнь просто — твое предназначение, — ответил Семен. — Ты мне не одолжишь бритву?
— Нет, постой! Так не пойдет! По-твоему, я должен просто есть, пить, спать, ходить на службу и ни о чем не помышлять?
— Не всякий помысел хорош.
Анна Карловна сидела на краю ванны и в отчаянии слушала разговор. Слово «помысел» вызвало в ней ассоциацию с церковью и религией. Ей почему-то было это неприятно чрезвычайно.
— А есть ли хороший помысел? — с сарказмом в голосе поинтересовался участковый.
— Есть.
— Какой же?
— Ну, например, не есть жирного.
— А-а-а! — разозлился вконец Синичкин. — Надоел ты мне со своим жирным! Сам ешь сало, за обе щеки уплетаешь! А мне не позволяешь! Мал еще, чтобы отца учить! — Он глотнул остывающего чаю.
— А у меня другой подвиг, — с удивительным спокойствием ответил подросток.
— Какой?
— Я стану деревом.
— Кем?
Чай пошел у Синичкина носом.
— Деревом.
Анну Карловну опять вытошнило. Одновременно с этим процессом она подумала, что, вероятно, ее муж сошел с ума, так как не понимает, что общается с младенцем, которому всего шесть дней от роду.
— А зачем тебе становиться деревом? — поинтересовался Володя с недоумением.
— Таково мое предназначение.
— По-твоему, подвиг и предназначение — одно и то же?
— Да.
— А есть ли что-нибудь между предназначением и подвигом? — задал вопрос Синичкин и сам таковому удивился.
На несколько секунд задумался и Семен.
— Не знаю, — ответил он. — Может быть, и есть. Вероятно, это неисполнение подвига. Холостой патрон.
— А-а, значит, неподчинение судьбе! — потер от удовольствия ладони Володя. — А не подчиняться судьбе — удел сильного! Я буду есть жирное! — и он откусил огромный кусок от бутерброда со свиной шейкой.
Семен с большим сожалением посмотрел на отца и тяжело вздохнул.
— Есть у батьки твоего пока мозги! — засмеялся участковый. — Пусть не ленинские, но и не куриные.
— Ты мне дашь бритву?
У Синичкина сложилось хорошее настроение, и поэтому он ответил, улыбаясь до металлических коронок:
— Конечно, даже новое лезвие вставлю!
— Спасибо.
— А как у тебя, сынок, с девочками? — хитро прищурился Володя, дожевав бутерброд.
На этот вопрос из ванной выскочила Анна Карловна и закричала на мужа, обращаясь к нему почему-то на вы:
— Вы дурак! Вы кретин! У вас куриные мозги!
Синичкин в изумлении открыл рот и даже хохотнул нервно.
— Беда с нашей мамкой! — прошептал он сыну, заслонившись от Анны Карловны ладонью. — Врача, может, вызвать?
— С ума сошел! — продолжала кричать жена, так что соседи сверху застучали по трубе. — Слышал бы эти бредни мой отец!
— Пожалей его, — вдруг сказал Семен и посмотрел на мать черными глазами.
— А… — осеклась Анна Карловна. — Что?!.
— Он не виноват.
— В чем не виноват?
