Таких – сирот памяти' впоследствии оказалось множество, и через некоторое время власти приняли решение открыть сиротский дом-интернат, которому впоследствии было дадено имя – Графа Оплаксина, павшего в боях за собственную совесть'.
Как-то в субботу мадмуазель Бибигон молилась в чанчжоэйском храме и задержалась в нем допоздна, прося Бога о снисхождении ко всем ее будущим грехам.
– Бог простит! Бог великодушен! – услышала она за своей спиной голос митрополита Ловохишвили. – Но Бог-то православный, и слышит Он голоса лишь православных.
– Я – православная, – ответила мадмуазель Бибигон.
– А имя у тебя иностранное, – огорчился наместник Папы. – И мадмуазелью ты называешься! Нехорошо!
– А что же делать?
– Менять! И тогда Бог услышит тебя.
– Я согласна.
Митрополит Ловохишвили обрадовался столь легкой победе и предложил своей прихожанке имя Евдокия.
– Хорошее имя.
– Ну и славно! Будешь теперь Евдокией. Дусей сокращенно!
– Тогда и отчество мне нужно.
– А как отец твой звался?
– Не было у меня отца.
– Ну что ж, – задумался митрополит. – Дам тебе имя моего отца. Красивое имя!
Отца моего звали Андреем, и отныне ты будешь зваться Евдокией Андревной!
Таким образом и произошла Евдокия Андревна, жена лейтенанта Ренатова, впоследствии капитана в отставке.
29
– Вот оно что! – воскликнул Генрих Иванович. – Ах, вот почему моего имени нет в летописях! Это ветер! Ветер, принесший дурман забвения!.. Господи, какая простая причина! А я мучаюсь, как глупый ребенок!
Полковник Шаллер ласково погладил страницы, присланные славистом Теплым, и в первый раз за долгое время расслабился.
Он ощутил блаженство человека, чей смертный приговор, вынесенный врачами, не подтвердился. Генрих Иванович с умилением разглядывал березовый лист, прилипший к оконному стеклу, любовался его медленным движением к карнизу и неутомимо повторял про себя: как прекрасна жизнь!
В приподнятости своей Шаллер даже испытал сексуальное желание и поискал в воображении объект, которому это желание наиболее соответствовало.
– Лизочка Мирова, – прикинул полковник. – Глупое и милое создание! Как хорошо, что ее жизнь обустроилась!.. А этот Туманян вовсе не промах! Как хорошая гончая, идет по моему следу. Сначала Франсуаз, а теперь Лизочка!..' При воспоминании о Коти, ее крепком теле и природном бесстыдстве, Генрих Иванович определил предмет своих эротических фантазий. Впрочем, он не спешил совершить какое-либо действие, чтобы удовлетворить их. Ему было и так приятно, что живое всколыхнулось в нем и ищет своего выхода. На всякий случай Шаллер вообразил и Елену Белецкую и как человек, особенно тонко чувствующий, крепко пожалел ее, но и испытал к жене чувство благодарности за то, что все наконец прояснилось, и теперь он точно знает, почему его фамилия не значится в списках проживающих в Чанчжоэ…
Чуть позже, наслаждаясь теплой водой в китайском бассейне, Генрих Иванович опять задумался о вечности. Он вспомнил свою давнюю теорию о бесконечно малых величинах и сейчас опять уверился, что человеческая жизнь бесконечна.
– Ах, как это здорово быть в чем-то уверенным! – громко сказал он. – Поистине здорово!
– Нельзя быть в чем-то уверенным! – услышал полковник голос Джерома.
– А, это ты.
– Я, – подтвердил мальчик.
– Так полезай в воду.
Джером не спеша разделся и спустился по ступенькам в бассейн.
– Видишь вторую полоску? – спросил он, указывая на противоположную сторону. – Вода опять убывает. Мельчает бассейн.
– Ты прав, – согласился Шаллер и подумал, что если бассейн пересохнет, жизнь станет менее приятной.
– Так в чем ты уверен? – спросил мальчик.
– Да так, это я о своем.
– Понятно… Знаешь новости?
– Смотря какие.
– У меня в городе нашлась масса сподвижников!
– В чем?
– Люди стали с удовольствием сворачивать курамшеи.
– Причины ясны.
– Почему ясны?
– Потому что если у людей стали расти перья, то они не хотят, чтобы такие же перья были у кого-то еще!
– Это шутка?
– Совсем нет. Человек существо высшее, и он совсем не рад, что произошел от обезьяны. И если бы не было религии, то он бы ее обязательно выдумал, чтобы сочинить другую легенду о своем происхождении. Лишь бы не произойти от обезьяны. Так и в этом случае с перьями. Может напроситься мысль, что мы произошли от кур!
Генрих Иванович заулыбался своей сентенции и, пряча улыбку, окунулся в воду с головой.
– Ты же знаешь, что я убиваю кур по другой причине! – сказал Джером, когда полковник вынырнул.
– Кстати! – воскликнул Генрих Иванович. – Я совсем забыл тебе сказать! Сегодня я получил доказательства, что ты действительно сын капитана Ренатова!
– Да? А ты в этом сомневался?
– Больше того, я знаю, кто твоя мать!
– Да?.. Интересно…
– Твоя мать – вдова капитана Ренатова, Евдокия Андревна Ренатова. Ты совсем не сирота, твоя мать жива!
– Хотелось бы узнать доказательства.
– К сожалению, пока я не могу тебе их привести. Но будь уверен: доказательства веские.
– Нет доказательств – нет уверенности! – сказал Джером, на некоторое время задумался и добавил: – Мать только та, которая воспитывает своего ребенка!
– Она бы тебя обязательно воспитала, но произошли в жизни такие обстоятельства, что у нее не было на это возможности!
– Какие такие обстоятельства?
– Я тебе скажу о них, как только смогу.
Джером опять замолчал. Он вспомнил толстую бабу, к которой его когда-то приводили на опознание и которая жалела его со слезами на глазах, предлагая усыновить. – Конечно же, она не моя мать, – решил мальчик и успокоился. – На кой хрен мне нужна мать!'
– У меня есть еще одна новость! – сказал Джером, решив для себя неожиданную проблему.
– Хорошая или плохая?
– Смотря для кого.
– Для тебя.
– Для меня хорошая.
– Говори.
– Был у меня одноклассник. Бибиков была его фамилия. Очень я его не любил!..
