Так вот, Бибиков лежит сейчас в морге с перерезанным горлом и выпотрошенный, как рыба перед жаркой. И перья ему выщипали с затылка. Вот такая новость!..
Как эта новость для тебя? Хорошая или плохая?
Дясером увидел, как лицо Генриха Ивановича побагровело, как сжалось в пружину могучее тело атлета.
– Скоро и моя очередь.
– Откуда ты это знаешь? В газетах ничего не было!
– Будет… Спальня Бибикова находилась рядом с моею… К тому же я побывал в морге, конечно, нелегально. Надеюсь, ты меня не выдашь? – спросил мальчик и, получив в ответ утвердительный кивок, продолжал: – Я нашел холодильник, в котором он лежит. Он весь такой синий, у него вспорот живот до самых яиц. Мне даже стало его чуточку жалко. Но когда я представил, что то же самое вскоре будет со мною, то перестал ему сострадать… Кстати, у тебя растут перья?
– Что?.. Ах нет, не растут.
– И у меня не растут. А у других почти у всех проклюнулись.
Неожиданно полковник в одно движение выскочил из бассейна, натянул на мокрое тело мундир и обратился к Джерому:
– Не бойся, с тобою ничего не случится! Я тебе обещаю! Ах ты, Господи, что творится!
– А я и не боюсь. Чего мне бояться!..
Но Генрих Иванович уже не слышал своего приятеля. Он торопился по очень важному делу.
Оставшись один, Джером не спешил вылезать из теплой воды. Он с удовольствием следил за газовыми пузырьками, отрывающимися от его живота и всплывающими на поверхность.
– Все-таки он боров, – подумал про Генриха Ивановича мальчик. – Как медлительна его мысль. Ишь, какой он сегодня был самодовольный! Есть некоторая радость лишать человека уверенности в себе. Это как удар под дых…' Джером проплыл до середины бассейна, а затем обратно.
– Однако пора посмотреть, что будет дальше, – решил мальчик, точно зная, куда направился его великовозрастный приятель. – То-то будет развлечение!..'
– Гаврила Васильевич?..
– Кто там?
– Это я… Генрих Иванович, – ласково сказал полковник Шаллер в щель двери квартиры Теплого. Хотя тело его дрожало от возбуждения и ненависти, он все же старался придать своему голосу доброжелательность, дабы не спугнуть слависта.
– А разве вам не передали рукопись? – спросил Гаврила Васильевич. – Я послал ее с нарочным.
– Передали, передали. Просто я кое-что не сумел разобрать!..
– Странно… Что, почерк не понятен?
Генрих Иванович тихонько выругался.
– Почерк понятен, но смысл ускользает.
Наконец замок на двери щелкнул, и в проем, защищенный цепочкой, высунулась голова Теплого.
– Вы один? – спросил славист.
– Один, – подтвердил Шаллер и улыбнулся. – Я хотел бы просить вас ускорить работу. Если нужно, я заплачу двойную ставку.
Упоминание о деньгах лишило Гаврилу Васильевича бдительности. Он поспешно снял с двери цепочку и посторонился, пропуская полковника в комнату.
– Это крайне сложно – ускорить работу, но я постараюсь сделать…
Теплому не удалось досказать конец фразы. Кулак Генриха Ивановича угодил ему прямехонько в зубы, превращая их в крошево. Гаврила Васильевич рухнул на пол срубленным деревом. Голова его каким-то образом оказалась под креслом, а руки и ноги подрагивали в такт бьющемуся сердцу. Он был далек от своего сознания.
– Скотина! – шипел Шаллер. – Выродок! Мразь!
В какой-то исступленной радости он наступил Теплому на дергающуюся ногу и покрутил по ней каблуком сапога. Учитель не реагировал.
– Сучье вымя! – еще раз выругался Генрих Иванович, наконец уразумев, что Теплый лежит без сознания и не чувствует боли. – Не рассчитал! – огорченно проговорил он и сел в кресло, под которым лежала голова слависта. – Ничего, я дождусь, пока ты начнешь соображать снова! Надеюсь, это твой последний день!
Прошло несколько минут. Теплый не шевелился.
Полковник сидел в полной тишине и прислушивался к ней, улавливая ухом детские голоса, еле слышимые, доносящиеся как будто из другой жизни.
– Теплый живет в интернате, – подумал он. – Интересно, сколько детей в интернате?.. Сто? Двести?..' Наконец Шаллеру надоело ждать, пока учитель обретет сознание. Он схватил его за ногу и выволок из-под кресла. Затем плеснул пригоршнями из питьевого ведра на развороченное лицо и криво заулыбался, наблюдая, как к Теплому возвращается сознание.
– Добро пожаловать в ад! – приветствовал он.
Теплый сел, ощупал свое окровавленное лицо и, уставившись на Генриха Ивановича, шепеляво сказал:
– Все-таки вы грубая скотина, Шаллер!
– Молчать!
– Вы выбили мне зубы!
– Сейчас я вам заново сломаю ребра! А потом руки в нескольких местах!
– Я закричу так, что сбежится вся округа!
– Ну что ж, тогда вас казнят прилюдно!.. И поверьте, казнь будет изощренной!
Теплый размазал кровь по лицу и сплюнул сукровицей прямо на пол.
– Я не буду скрывать, что вы с самого начала знали, что я убил Супонина!
Интересно, как отнесется к этому общественность?.. Думаю, вам дадут еще один орден за героизм!.. – Гаврила Васильевич перевел дыхание. Ему трудно было говорить. – К тому же вы предполагали, что Супонин будет не последней моей жертвой! Не так ли?
– Гнида!
– Ругайтесь, ругайтесь!
– Недоумок!
– Это я-то недоумок?! – сквозь боль улыбнулся славист. – Господи, да вам бы хоть чуточку моего ума!.. Поди, вы такого высокого мнения о себе!.. А что вы, собственно говоря, из себя представляете такого?!
– Ну и что же?! – с угрозой в голосе спросил полковник.
– Будете бить?
– Непременно.
– Тогда мне терять нечего!
Охая и ахая, Теплый с трудом поднялся с пола и доковылял до стула. Он некоторое время устраивался на нем, а потом с минуту смотрел пронзительно в глаза Генриха Ивановича. Полковник выдержал этот взгляд.
– Вот вы считаете себя передовым человеком. Передовой человек, по моему мнению, это тот, кто мыслит по-новому, кто приносит пользу обществу! Пользу реальную, позвольте заметить. Быть передовым – не значит посещать балы и вечеринки, на которых так легко задурить высокопарными фразами девичьи головы!.. Поди, вы сами восторгаетесь своей способностью говорить умно!
Наверняка вас посещают мысли о таинствах мироздания, от которых вы сами получаете наслаждение! Не так ли?.. Вы надеетесь, что ваши теории гениальны, что они позволят вам стать бессмертным, тешите себя надеждами, что какая-то неземная сила заметит ваш мыслительный прорыв и причастит вас вечности!.. Да фиг вам на постном масле!
Гаврила Васильевич сложил дулю и с наслаждением потряс ею возле физиономии полковника.
– Не дождетесь!.. Все ваши мысли гроша ломаного не стоят! Все это детские бредни – о бесконечности человеческой жизни, о Лазорихиевом небе, которое сопутствует величайшим открытиям! Никакой дверки вам не откроется! И не надейтесь!
