И рухнул.
– Чегой-то он? – спросил я у Баюна.
– Видите ли, сэр, в тавернах Ист-Энда смесь аглицкого табака с русским навозом дороже героина ценится. Вот Макару и вставило.
– И чего делать будем?
– Сейчас мы его в порядок приведем.
Баюн снял цилиндр, сделал над ним пассы, сказал: «Раз, два, три, четыре, пять», вынул из цилиндра зайца, сказал: «Не то», выкинул зайца, тот со словами «Вышел зайчик погулять» улепетнул в поля. Баюн снова сделал пассы, но сказать ничего не успел, потому что из цилиндра выскочил охотник, помчался за зайцем. Мы только взглядом его проводить успели, как слова охотника услышали:
– Пиф-паф!
И отчаянный крик зайца:
– Ой-ой-ой!..
Баюн положил цилиндр на сгиб правой лапы, склонил голову и произнес:
– Умирает зайчик мой...
Потом подмигнул хитро, свистнул, и издалека примчался охотник и, преследуемый зайцем, прыгнул в цилиндр. Заяц нырнул в цилиндр вслед за охотником. Потом высунул голову и скороговорнул:
– Принесли его домой, оказался он живой, – и опять скрылся в цилиндре уже окончательно.
– Шутка, – прокомментировал кот Баюн, сунул лапу в цилиндр и достал оттуда бутылку. На мой вопросительный взгляд Баюн сказал, выдирая зубами пробку из бутылки: – Шотландское виски, настоянное на аглицком табаке и русском навозе. Погуще живой воды будет. От этой микстуры один мужик восемьдесят с лишком лет после смерти вечно живым остается. Наука умеет много гитик.
Приподнял Баюн голову Макара и влил в него толику волшебного снадобья. И Макар вскочил, раззявил хлебало и яблочко-песню допел до конца:
– Значит, так, поперва-сначала я погнал телят куда глаза глядят. А глаза мои глядели... – Взгляд у него затуманился, потом прояснился, и он (Макар) снова взревел:
Там травы не было совсем. Тогда я их повел на Кудыкину гору.
– Это где? – поинтересовался Баюн.
– Как «где»? – удивился дурацкому вопросу Макар. – Это там.
– А-а-а! – сказали мы хором с Баюном. – Продолжай.
– А там тож трава отсутствует. Одни альпинисты. Ну, я стал их расспрашивать, мол, туда-сюда, елки- палки, енто, абстрагироваться ежели, насчет травы. И тут один пожилой альпинист, рак по имени, сказал, что в принципе трава здесь по законам природы быть должна. Но в определенное время года.
«Это как? – спросил я. – В смысле когда?»
А он мне так вызывающе и нагло усмехается:
«А когда рак, то есть я на горе свистну».
Ну, мы с телятами стали его в жопу (в спину то есть) в гору толкать.
А он так вызывающе и нагло требует:
«Вы меня не в жопу, в спину то есть, толкайте, а в морду. Жопой, спиной то есть, я как раз вперед двигаюсь».
Ну, мы его развернули и взволокнули в гору. Он как в клешню свистнет,так вся гора от ужаса колючкой пошла.
«Малый, – говорю я, – в смысле господин рак, ты маленько перепутал, у меня телята, а не верблюды. Нам трава надобна».
Тогда он во вторую клешню свистнул и опять прокинулся. Ветры задули буйные, метели налетели свирепые, и вся гора заместо травы снегом покрылась. Телята мои враз охлажденными сделались, а травы нет как нет. А рак в третью клешню свистнул, и под снегом мох показался. Телята мои мох пожевали и выплюнули. Они ж не северные олени какие, а нормальная среднерусская говядина. Тогда я господину раку морду набил, левый выпученный глаз на жопу натянул, а сам с телятами по снегу вниз по горе полетел, чтобы опять в состояние парной телятины вернуться. Домчались, заняли весь пьедестал почета по фристайлу и вылетели к молочной реке с кисельными берегами. Вот, думаю, телятам моим готовая корова. Телята уже намылились молока похлебать, да я допрежь молока сам попробовал. И заорал: «Не пейте, козленочками станете!» Корова козой оказалась. Телята вовремя остановились, а у меня с той поры борода козлиной стала. А раньше была как у Карла Маркса. Я уже даже половину «Манифеста коммунистической партии» написал. А теперь что ж, фигу с маслом пролетарии всех стран объединятся, – и сник во вселенской тоске по обездоленным пролетариям.
И тут появился Хаванагила:
– Потом он погнал их в поисках травы к чертовой матери, к самому черту на кулички, к такой-то матери, к этакой матери, всю землю оттоптал, но искомой травы не обрел. И воротился домой. Вот.
– А как же телята? – спросили мы с Баюном.
– А тута они, – подперев бороду рукой, сказал Макар, – на лугу. За домом. Скоро опять в путь-дорогу двинемся. – И всхлипнул.
Мы с Баюном заглянули за дом, а там!.. Трава! Трава у дома! Зеленая, зеленая трава! И на ней пасутся здоровенные бык и корова! И тут же моя Лолита носиком своим посапывает.
– Вот, – говорит Хаванагила, – это единственное место, куда Макар телят НЕ гонял.
– Макар, – спросили мы с Баюном, – ты чего?.. Когда вот оно... Тут... Рядом... Свое...
– Дык ведь там хорошо, где нас нет.
– Эх... – горько вздохнул Хаванагила, – потому-то и хорошо, что нет, – и выдернул из задницы Макара шило. Макар враз и успокоился.
Мы стали думать, как Лолиту пробудить, чтобы к свадьбе вернуться. А то ведь народ у нас такой: им наплевать, что жених и невеста в отсутствии, вмиг все сожрут и выпьют. И мы вернемся к мертвопьяным телам, раскиданным по всему княжеству Путиславльскому.
И тут Баюн на какое-то время как-то отключился, а когда включился, то сказал:
– С колониями.
– Это ты о чем? – сразу не сообразил я, а потом вспомнил. – Так ведь это я просто так, шутейно спросил... И с Америкой?
– Щас узнаем, – сказал Баюн и опять вырубился, и опять врубился: – Нет, без Америки. Она теперь независимая.
– А Индия, Австралия, Канада?.. С ними как дела обстоят?
Баюн занервничал, а потом как-то смутно сформулировал:
– Так-то оно так, но входят в Британское Содружество. Так что, если что, то всегда... – А потом оживленно добавил: – Даже спортивные игры Содружества проходят.
– О! – вступил в разговор Хаванагила. – Спорт – это конечно. Спорт объединяет народы. Особенно бои без правил.
– Надо подумать, – сказал я, – а пока на всякий случай надо красу мою ненаглядную, любовь мою единственную оживить.
– Я слышал, – заметил Хаванагила, – что спящих красавиц поцелуем пробуждают.
– Я готов, – вспушив усы, двинулся к Лолите Баюн.
– Там, где я это слышал, о котах ничего не говорилось, а вот князь наш как раз непременный атрибут этого старинного обряда пробуждения.
И я наклонился к Лолите, и поцеловал в уста ее сахарные. И она открыла свои карие, как небо, глаза.
