следует почитать благой мыслью, благим словом и благим делом и священными огнями на открытых местах, а храмы строить не подобает, ибо вряд ли бог, которому мала вся вселенная, может уместиться в каменном строении. Они пользовались благосклонностью магов, которые, таким образом, оказывались как бы единственными вместилищами бога. Под влиянием этой партии Ксеркс в свое время запретил культ Митры, Анахиты, Веретрагны и некоторых других дэвов и разрушил их храмы. Он также разрушил вавилонский храм Мардука, а у эллинов - дидимское святилище и афинский акрополь, полагая, что дэвы, которым поклоняются эти народы, и толкнули их на восстание.
Эти люди, приверженцы Заратуштры, в то время считали, что их вера может быть всемирной. И хотя они говорили, что эту веру исповедовали еще Кейаниды, однако же охотно ссылались на некоторые рассуждения анарьев, вавилонян и египтян, а в последнее время - и греков.
Что же до сторонников Дария, то они не доверяли анарьям и придерживались старинных верований; и под их влиянием Артхакшатра недавно построил в Экбатанах храм Анахиты. Эта партия не уставала намекать, что маг Гаумата, принявший обличье убитого Бардии, тоже разрушал храмы, придерживаясь учения Заратуштры.
Главная разница между персами и треками была та, что у греков люди умеренные обвинялись в уклонении от гражданского долга и становились жертвами обеих партий; в Персии же было множество вельмож, полагавших, что низкопоклонство и чести вредит, и жизни не прибавляет. Люди эти являлись к царю лишь на военные смотры.
Царь помнил их поименно и очень на них обижался; память у царя была великолепная, и если он что-то о человеке запоминал, а ему потом начинали говорить о человеке другое, он тоже обижался, что говорящий злоумышляет над прекрасной памятью царя.
Кроме того, у греков политические противники сходились на площади перед народом и от этого бранились, а в Персии им приходилось сидеть на одном пиру, и от этого они всегда были вежливы. Так-то Парисатида и жена Артхакшатры Статира всегда целовались друг с другом и ели из одних и тех же тарелок. Однажды, однако, Парисатида взяла нож, смазала одну сторону лезвия ядом и разрезала этим ножом птичку по прозванию ринтак, половинку съела сама, а половинку дала Статире. От этой птички Статира умерла. Теперь вместо Статиры был ее старший сын Дарий. Царь казнил многих прислужников Парисатиды, а ее саму отослал в Вавилон, но ненадолго.
Сейчас Парисатида была очень сильна, как Атосса при Дарий и Аместрида при Артаксерксе; и хотя Кир был убит на поле боя, однако же всех убийц Кира царица извела самыми нехорошими казнями.
Некоторые уверяют, что человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют. Думается мне, однако, что зачастую не человек, а партия - мера всех вещей. И что касается примирения Митрадата и Ариобарзана, то сторонники Парисатиды повсюду говорили о том, что вера в Ахура-Мазду двигала Митрадатом, а сторонники Дария злословили: 'Подпиши он смертный приговор отцу, царь сделал бы из него палача, а через месяц казнил бы как отцеубийцу'. Что ж? Бывает, одна вещь и существует и не существует в одно и то же время; и достоверно известно только одно - после царского пира Митрадат всю ночь проплакал перед отцом на коленях, так как отец и сын, в сущности, очень любили друг друга.
x x x
В Персии нет единой столицы, как нет единого языка, а царь, как солнце, ходящее по небу, пребывает то в Сузах, то в Экбатанах, то в Пасаргадах; и летом царь отправился в Пасаргады.
В это время и Клеарх, и Митрадат были у него в необычайной милости. Клеарх изучил науку магов, одевался по-персидски и всегда носил белый пояс последователей Заратуштры, который оберегает от зла. В этот пояс он зашил некоторое количество золота и драгоценных камней на случай внезапной перемены судьбы. По этой ли причине или так, но он сильно тосковал по Гераклее.
Как-то царица, Клеарх и Митрадат играли в кости; в Персии простые люди играют в кости на деньги, а цари, памятуя о тех временах, когда персы не знали рынков, часто играют сразу на людей или на другое царское имущество; и царице случалось выиграть у царя ненавистного ей раба или евнуха. Парисатида кинула кость и спросила.
Ц а р и ц а. Как ты думаешь, почему царь тебя приблизил?
А в покоях царицы полагалось говорить откровенно.
К л е а р х. Потому что моя смерть не вызовет восстания.
Ц а р и ц а. Что же ты полагаешь наилучшим для себя и для царя?
К л е а р х. Я бы хотел вернуться в Гераклею.
Ц а р и ц а. Ты хочешь быть тираном?
К л е а р х. Это глупое греческое слово. Как одного и того же человека друг назовет щедрым, а враг - мотом, друг - бережливым, а враг - скупцом, так одного и того же друг назовет царем, а враг - тираном. К лицу ли это тебе, царица?
Ц а р и ц а. А что ты ответишь царю, когда он спросит тебя, хочешь ли ты в Гераклею?
К л е а р х. Я отвечу: 'Не прогоняй меня! Лучше служить тебе, чем пяти тысячам башмачников!'
Ц а р и ц а. И что, по-твоему, он сделает?
К л е а р х. Он позволит взять мне вдвое больше войска.
x x x
Осенью в Пасаргады пришло известие об измене Эвагора (а война с ним стоила полгоры тысячи талантов). А затем - о страшном неурожае в Вавилонии.
Два дня царь никого не принимал, а на третий пропал.
Царица прождала еще два дня, а потом взяла Клеарха и Митрадата и пошла за город. Пришли в сад, подобный разноцветному ковру, с цветами, с ветвями, гибкими, как пальцы Анахиты, и озерами, синими, как глаза Анахиты, с почвой, благоухающей, как камфара и мускус.
Посреди сада на шести плитах - каменная комната без. окон, подобная вавилонской башенке; над дверью каменное солнце, подобное египетскому скарабею; а над солнцем каменная крыша, подобная крыше над хижиной дехканина; в саду этом похоронили Кира, а в доме этом жил его Фарна. У входа укутанный жрец схватил Клеарха за рукав (он принял его за перса) и в ужасе зашептал, что Фарна покойника и вчера ел овцу, и позавчера ел овцу, а живой царь и вчера ничего не ел, и позавчера ничего не ел, а ведь живому-то нужнее.
Вошли; Клеарх видит: золотой гроб и золотое ложе, на золотом ложе пурпурные шкуры, рядом с ложем стол с чашами, а на каменной плите у ложа лежит царь ничком и плачет.
Стали поднимать; Артхакшатра положил голову матери на колени и сказал:
- Ахура-Мазда дал мне царство: от скифов, которые за Согдом, до Эфиопии, от Индии до Лидии. Он велел мне смотреть, чтобы люди не убивали друг друга и чтобы сильный не вредил слабому и слабый не грабил сильного; а я запятнал свою власть преступлениями, потерял Египет и Кипр. Засуха в Заречье - это мне за смерть Тирибаза. Но зачем боги губят за мои преступления не меня, а мой народ?!
Царица стала его утешать и просить съесть что-нибудь или выпить, но Артхак-шатра только покачал головой и повторил:
- Это моя вина перед богами! Если бы я не послал Оронта вредить Тирибазу, то Эвагор был бы мне верен и Тирибаз был бы жив.
Клеарх пытался поднять царя; тот был слаб, ухватился за руки грека и сказал:
- Кир и Дарий были великими царями, я же слушаю клеветников, убиваю друзей и не могу помочь голодающим. Правильно ты упрекал меня за смерть Тирибаза. Скажи мне, Клеарх, ведь нет мне оправдания!
Клеарху было так страшно, как никогда в жизни: он-то думал, что у царства персов нет середины, а теперь стоял в самой середине царства, где, наверное, не бывал ни один грек, и за руки его цеплялся не совсем живой человек, а в углу, верно, слушал не совсем покойник.
- Позволь возразить тебе, о царь, - сказал Клеарх. - Кир действительно стал великим царем, потому что умел примирить народ и знать. А как их примирить? Простой народ хочет земли, и знать хочет земли. Если завоеваний нет, то они хотят земель друг друга, если же царь ведет их в чужую землю, то они действуют заодно. Тогда наивысшее единство царства - в завоеваниях, и оно растет, как молодая пальма. Так было при Кире.
Но все на свете имеет свою меру: вот пальма выросла, зацвела, завязала плоды - и из опавших с нее косточек вырастают новые пальмы, деревца, готовые расправиться с материнским. И тогда, если нет войны, начинакяся мятежи. Если же война есть, то командиры стараются завоевать земли для себя, так что и
