в лагере ля-Куртин и просить высокое начальство вмешаться в конфликт, возникший между солдатами 1-й бригады и русским военным командованием во Франции, и справедливо разрешить его.
Куртинский Совет солдатских депутатов не строил никаких иллюзий в отношении этой поездки. Он был убежден в ее безрезультатности. Но об этой поездке много говорили солдаты, и Совет решил осуществить ее.
За несколько дней до приезда в Куртинский лагерь делегации от артиллерийской бригады представитель Совета рядовой солдат из штабных писарей Симченко, снабженный необходимыми документами, отправился в Париж.
Как и следовало ожидать, Симченко не был принят ни русскими, ни французскими властями. Провалилась и попытка его связаться с русским эмигрантским комитетом в Париже. К этому времени все подлинно революционные члены этого комитета были уже в России, остались лишь эсеры, меньшевики и «оборонцы», которые не одобряли революционных требований русских солдат Куртинского лагеря и не проявляли никакого интереса к их судьбе.
Симченко вернулся в лагерь ля-Куртин в подавленном состоянии. Его беседы со второстепенными лицами русского посольства и некоторыми русскими эмигрантами эсеро-меньшевистского толка поколебали его веру в успех дела куртинцев и породили у него упадочническое настроение. С таким настроением он и явился в Совет.
Уже по дороге в Совет Симченко в беседе с сопровождающим его членом Совета солдатом Смирновым поделился [171] своими настроениями, свидетельствовавшими о его отступничестве от общего дела куртинцев.
Наблюдая за тем, как солдаты лагеря свободно и непринужденно отвечали на приветствия и вопросы членов Совета, Симченко раздраженно проговорил:
— Не солдаты, а черт знает что! Ни дисциплины, ни порядка. Прав Занкевич, да и офицеры правы, что ушли.
— Что с тобой, Симченко? — спросил Смирнов. — Солдаты наши какими были, такими и остались. За несколько дней твоего отсутствия они не могли измениться к худшему. Дисциплина у нас товарищеская, но твердая, порядок есть, жалоб от населения не поступает. Что еще нужно?
— Вы все еще продолжаете верить, что наше дело не проиграно, — возразил Симченко несколько недовольным тоном. — Ведь, как меня информировали в Париже, большевики в России разбиты, их политика потерпела крах, народ не пошел за ними...
— Наше положение, когда мы не имеем прямой связи с Россией, — сказал Смирнов, — обязывает нас не относиться легковерно к разного рода слухам, не поддаваться на провокации наших противников. Относительно поражения большевиков в России скажу тебе уверенно, что это неправда. Народ в России с большевиками.
В просторном помещении Куртинского Совета за большим дубовым столом, покрытым красной материей, заняли свои места председатель Совета Глоба и секретарь Хребтов. После небольшого вступления Глоба предоставил слово Симченко.
Выступление его было упадочническим.
— В Париже меня познакомили с последними приказами Временного правительства, — начал он нерешительно. — Я считаю, что наше положение очень тяжелое. Французское командование не сочувствует нам. Наше поведение не одобряет и эмигрантский комитет. Нам дали срок три дня, чтобы обдумать положение и принять решение. Вопрос об отправке в Россию будет рассматриваться лишь тогда, когда мы подчинимся всем требованиям властей и сложим оружие. Я склонен принять эти предложения. Я обещал в Париже, что куртинцы примут условия Временного правительства.
Глоба резко оборвал капитулянтскую речь Симченко и попросил его доложить Совету, как он выполнил наказ, данный ему перед поездкой в Париж. [172]
Но Симченко продолжал говорить лишь о том, что, с кем бы он ни встречался в Париже, никто не одобрял действия солдат Куртинского лагеря. Необходимо принять условия Временного правительства, и тогда можно надеяться на возвращение в Россию. Глоба был вынужден вторично прервать его. Слово взял член Совета Домащенко.
— Меня крайне удивляет поведение Симченко, — сказал он. — Мы посылали его со своим наказом, а он вернулся с поручением Занкевича. Мы собрались сюда, чтобы заслушать, как был принят в Париже наш делегат, а нам излагают капитулянтскую программу. С кем ты говорил? Удивительная вещь: кого бы мы ни послали к Занкевичу, все обязательно возвращаются его уполномоченными. Был ли ты у французского командования? Если был, то у кого? С кем говорил? Каковы его взгляды на наш вопрос?
Симченко молчал. Он нервно и смущенно перебирал лежавшие перед ним бумаги.
— Довольно! — сказал Глоба. — Твоя поездка в Париж, — обратился он к Симченко, — имела целью выяснить наше положение, познакомить высшие власти с тем, что у нас делается. Перед отъездом ты заверял нас, что приложишь все усилия, чтобы через голову Занкевича добиться приема и в русском посольстве, и у французских высших военных властей. Но ты ничего не добился и ничего не сделал. Ты лишь заболел капитулянтскими настроениями и привез эти настроения в наш лагерь. Я не советую тебе выступать с ними перед солдатами.
Дружный и гневный отпор, данный Советом капитулянтским настроениям Симченко, произвел сильное впечатление на членов делегации от 2-й артиллерийской бригады. Каждый из них чувствовал, что его «миссия» очень похожа на миссию, которую взял на себя делегат Совета.
Затем Совет перешел к формулировке решения по приказу Занкевича, переданному через делегацию артиллерийской бригады. Решение было кратким:
«На приказ генерала Занкевича № 172, — говорилось в решении, — врученный нам сего числа артиллерийской делегацией, Куртинский Совет постановляет: сдача оружия 1-й бригадой может быть произведена после официального приказа для обеих бригад — ля-Куртин и ля-Курно, — исходящего от французских властей. Просить французское командование прислать нам командный состав для [173] поддержания внутренней жизни. Для общих переговоров и выяснения других вопросов, связанных с нашим положением, послать делегацию с артиллеристами к генералу Занкевичу и Раппу. Все предъявленные требования могут быть выполнены только после возвращения нашей делегации и по вступлении офицеров на свои посты»{46}.
Поздно ночью делегация куртинцев в составе трех уполномоченных — Баранова, Ткаченко и автора настоящего повествования — вместе с артиллеристами выехала в штаб генерала Занкевича, находившийся в это время в лагере Курно. По пути в лагерь уполномоченные Куртинского Совета должны были заехать в штаб командующего XII округом генерала Комби и выяснить его точку зрения относительно посылки французских офицеров в 1-ю бригаду. Но куртинской делегации не пришлось встретиться ни с русским военным командованием, ни с генералом Комби. В штабе командующего XII округом ей было объявлено, что русское командование выехало в лагерь ля-Куртин и до его возвращения генерал Комби никакие переговоры вести не будет. Делегации куртинцев не оставалось ничего другого, как вернуться в лагерь.
Действительно, в лагере они застали прибывших утром 28 августа посла Временного правительства во Франции Севастопуло в сопровождении генерала Занкевича, военного комиссара Раппа, начальника дивизии генерала Лохвицкого и командира 2-й артиллерийской бригады генерала Беляева.
Занкевич и прибывшие с ним лица направились прямо в Куртинский Совет. Не ответив на приветствие членов Совета, Занкевич обратился к ним со следующими словами:
— Последние приказы Временного правительства заставили меня еще раз прибыть к вам в лагерь. Моя совесть и долг службы не позволяют мне отнестись к делу формально. Искреннее желание спасти вас побуждает меня до конца исполнить свой долг и довести дело до благополучного исхода.
После этого небольшого вступления Занкевич начал читать последние распоряжения Временного правительства.
— «Телеграмма номер три тысячи шестьсот семьдесят три. Париж, поверенному в делах. Двенадцатого августа [174] тысяча девятьсот семнадцатого года. Нахожу крайне важным, чтобы вы помогли генералу Занкевичу оповестить наши войска о последствиях, которые будет иметь расформирование их в
