И тысячи обреченных, голодных солдат дружно подхватили:
Оркестр 2-го полка заиграл «Марсельезу». Со всех концов лагеря солдаты шли на площадь Совета. Он был для них теперь всем: и военным штабом, и штабом революционного действия, ему они доверили свою жизнь.
«Марсельеза» огласила весь лагерь, и ее звуки далеко разносились по окрестностям. Для русских солдат Кур тинского лагеря «Марсельеза» была торжественным гимном, зовущим к борьбе и победе. Звуки «Марсельезы» доносились и в штаб генерала Занкевича. Там находился и военный комиссар Рапп. [194]
— Не понимаю этого странного поведения бунтовщиков, — говорил Занкевич, обращаясь к Раппу, — на них наведены орудия, а они отвечают на это «Марсельезой».
— В этом есть свой смысл, — ответил Рапп. — Мятежники, зная слабость французов, играют на их национальных чувствах. Но я надеюсь, что эта уловка непокорных не достигнет своей цели. Они думают, что у наших батарей орудийные расчеты из французов.
Рапп был прав. Когда часовая стрелка показала 10, точно — секунда в секунду — раздался первый орудийный залп. Вслед за ним последовал второй, третий. Эхо гулко покатилось по холмам, окружавшим Куртинский лагерь. Кровавая драма русских революционных солдат во Франции началась.
Один снаряд попал в самую гущу собравшихся людей, на месте его разрыва остались убитые и раненые. Куртинцы как могли укрывались от огня противника. Снаряды последующих залпов разорвались у здания Куртинского Совета. Стало ясно, что командование карательных войск стремится в первую очередь разгромить революционный штаб лагеря, уничтожить его руководство.
После трех первых залпов наступил длительный перерыв. Совет приказал подобрать раненых и убрать убитых, всем солдатам спуститься с верхних этажей в подвалы. Командирам рот и дежурным подразделениям было приказано ответного огня не открывать. Совет решил выждать еще некоторое время. Ему казалось, что русское командование не пойдет на массовый расстрел революционных солдат, что этого не позволит и французское правительство. Это была вторая крупная ошибка, допущенная Куртиноким Советом. Не имея достаточного опыта вооруженной классовой борьбы, Совет не дал правильной оценки первым карательным действиям контрреволюционных сил. Часа через два артиллерия обрушила на лагерь еще более сильный огонь. Его дополнял ружейно-пулеметный огонь. Бомбардировка лагеря длилась с перерывами целый день.
В лагере работали свои «врачи» — ротные санитары. Однако они были не в состоянии оказать первую медицинскую помощь всем нуждающимся.
В 14 часов в Совет пришли его члены — Фролов и Смирнов. Обращаясь к присутствующим, Фролов взволнованно проговорил: [195]
— Товарищи! Что же делать дальше? Где искать выход? К кому обращаться? Кто нам поможет? Кругом жертвы, и жертвы большие! Наши надежды на высших французских властей не оправдались. Мы рассчитывали, что они не позволят расстрелять целую бригаду русских войск в своей стране. К сожалению, мы ошиблись. Они действуют заодно с русской контрреволюцией. Из создавшегося положения нет другого выхода, как... — Не закончив фразы, Фролов опустился на стул.
— Поздно раскаиваться, товарищ Фролов, — сказал спокойно и твердо председатель Совета Глоба, — мы действительно рассчитывали на то, что французское правительство не допустит расстрела. Но оно само, как это теперь выяснилось, принимает в нем непосредственное участие. Это будет уроком всем нам. Тому, что происходит сейчас, мы не должны удивляться. Этого нужно было ожидать. Капитулировать теперь немыслимо! Мы должны удержать наших людей от ответных действий и выждать еще хотя бы сутки. Этим мы еще раз докажем, что наши намерения не бунтарские... Если мы и вынуждены будем сдаться, то это нужно сделать с достоинством и меньшими жертвами. Если же решим драться, то рассчитаем наш удар так, чтобы он был сокрушительным. Все преимущества на нашей стороне. Солдаты остаются с нами. Мы все теперь убедились в жестокости наших врагов и ожидать от них ничего не можем, кроме одного: жестоких репрессий. Мы правы. Наши требования справедливы. Но мы одиноки, против нас и русская и французская реакция.
Выслушав Глобу, Фролов поднялся, обвел всех присутствующих долгим взглядом, как бы убеждая подчиниться неизбежному и... капитулировать. Его лицо было бледно. Он хотел еще что-то сказать, но только безнадежно махнул рукой и быстро вышел из Совета. Вслед за ним молча вышел и Смирнов. А когда к вечеру артиллерийский обстрел лагеря прекратился, Фролов и Смирнов с небольшой группой солдат своей роты, захватив вещевые мешки, без оружия пошли на приемо-сортировочный пункт по дороге на Орад.
Занкевич не достиг желаемых результатов и в этот день. Кроме небольшой группы капитулянтов, возглавляемых Фроловым, на сторону карательных войск никто не перешел.
Будучи обязан ежедневно доносить Временному правительству [196] о результатах «операции» против «бунтовщиков», Занкевич вынужден был сообщить, что обстрел лагеря ля-Куртин артиллерией существенных результатов не дал.
«Такое малое число к нам перебежчиков, — писал он в своем донесении, — объясняется тем, что мятежники закрыли выходы из лагеря своими заставами и стреляют по перебежчикам»{54}.
Это была очередная ложь. Выходы из лагеря были открыты. Совет не чинил никому ни малейших препятствий.
Ночь на 17 сентября прошла сравнительно спокойно. Артиллерия молчала, ружейно-пулеметная перестрелка была значительно слабее, чем днем 16 сентября. Не удовлетворившись результатом дневной бомбардировки лагеря, Занкевич приказал подготовить карательные войска к решительному удару по лагерю. Обстрел лагеря он приказал проводить лишь для того, чтобы отвлечь внимание гарнизона от перегруппировки карательных войск.
Однако и в эту сравнительно спокойную ночь в лагере никто не спал: Санитары усердно хлопотали около раненых. Снова собрался Куртинский Совет. Глоба обратился к собравшимся со следующими словами:
— Товарищи! Теперь всем ясно, что русские и французские военные власти осуществляют свой кровавый замысел. Они решили расстрелять наш лагерь. Нужно обсудить положение и принять решение, как нам следует вести себя дальше.
— Надо не обсуждать, а действовать, — с ноткой некоторого раздражения прервал его Ткаченко. — У нас полки солдат, у нас все оружие. Надо не затягивать время, а поднять эти полки по боевой тревоге и ударить по карателям сейчас же, немедленно, ночью. Солдаты с нетерпением ожидают нашего приказа. Мы не нарушим союза с Францией, если ударим по своим карателям. Больше того, французских солдат нет на боевых линиях ни третьей пехотной, ни второй артиллерийской бригад. Они занимают вторую линию. Видно по всему, что русское командование сейчас перегруппировывает свои силы и готовится к решительному удару. Мы должны нанести им неожиданный контрудар.
Ткаченко обстоятельно изложил свой план действий, [197] указав, какой батальон, под чьим руководством и по каким частям карательных войск должен нанести удар.
Сам он должен был возглавить отряд, которому надлежало занять станцию ля-Куртин, затем атаковать одну из частей 2-й артиллерийской бригады и захватить штаб Занкевича.
Ткаченко предложил и дальнейший план действий 1-й революционной бригады. Этот план сводился к следующему: после разгрома русских контрреволюционных войск и французских частей, блокирующих Куртинский лагерь, если они вступят в вооруженную борьбу, бригада должна пробиваться в Испанию.
