нибудь научили: «Прошу вас, сэр, пожалуйста, можно я еще немножко поучусь?»
Я степенно кивнул, приняв глубокомысленный вид, будто взвешивая все «за» и «против». Я уже готов был признать поражение, как вдруг оказалось, что я выиграл всухую. Теперь труднее всего было скрыть торжествующую улыбку. Подумать только, они
Без четверти десять все мое хозяйство уже было разложено на столе, рядом с покореженной жестянкой из-под пепси, доверху набитой хабариками, розовыми от помады. Были здесь и книги, и брошюры, и прайс-лист, и график уплаты взносов, и, разумеется, заявка на кредит — та самая желанная заявка. Карен достала чековую книжку, чтобы сделать первый взнос — сто двадцать пять долларов. Как и моя собственная мать, которая злоупотребляла успокоительными средствами, Карен дала мне расписку еще прежде, чем подписала чек, причем бланк она заполняла мучительно долго. Я весь горел от желания заполучить его как можно скорее. Я с нетерпением ждал победного финала. Пока чек у клиента, еще есть риск, что он пойдет на попятный.
Мне очень не хотелось, чтобы сделка сорвалась из-за чека. Хотя вообще-то дело было в шляпе еще до того, как я впервые упомянул о чеке. Я разогрел Карен так, что она уже просто мечтала об этих книгах, они стали для нее предметом вожделения. Мне даже удалось заткнуть Ублюдка, который сидел теперь в сторонке, не издавая ни звука. Только дышал он как-то сипло, будто задыхаясь от самого процесса дыхания. Он смотрел на меня огромными, влажными глазами, словно ища поддержки. И я не скупился на знаки одобрения.
Карен придавила чек розовым ногтем, оторвала его по линии перфорации и протянула мне. Она могла бы положить его на стол, но ей хотелось, чтобы я взял чек из ее рук. Мне уже приходилось наблюдать подобные жесты: такие вещи часто случались в момент заключения сделки. Когда я продавал книги, с меня будто спадала моя настоящая шкура — шкура школяра и неудачника — и я превращался в кого-то совсем другого, в человека, который некоторым женщинам казался даже сексуальным. Иными словами, я обретал власть. Продавец книг обладает такой же властью, как учитель, или политик, или помощник режиссера в пьесе «Наш городок».[8] Эта власть вырывает его из тьмы, подобно прожектору. Я был юн, энергичен и готов на подвиги; я вошел в дом Карен и подарил ей надежду. И не то чтобы ей хотелось со мной переспать… но и не то чтобы не хотелось. Для меня это было ясно как день.
Я уже протянул руку и почти коснулся чека, как вдруг услышал, что открылась наружная дверь. Но я не обернулся — отчасти потому, что мне хотелось поскорее заполучить чек, отчасти потому, что я приучил себя не смотреть на гостей и не слушать телефонные разговоры. Я был в чужом доме и не имел ни малейшего желания совать нос в чужие дела.
Я продолжал думать лишь об одном: о вожделенном чеке — и вдруг заметил, что глаза Карен едва не вылезли из орбит, лицо побледнело, а тонкие губы сложились в комическую гримасу, напоминающую по форме букву «о». В этот момент Ублюдок повалился на пол вместе со стулом, словно сбитый ударом невидимого кулака. Удар этот оставил посреди его лба зияющее отверстие, темное и сочащееся кровью.
И тогда я услышал этот звук. В воздухе что-то глухо просвистело, и Карен тоже опрокинулась на пол — только одна, без стула. Второй выстрел оказался не таким аккуратным, как первый: у Карен между глаз образовалась такая дыра, словно ей в лоб с размаху заехали обратной стороной молотка. Кровь залила ей волосы и растеклась на бежевом линолеумном полу. Воздух наполнился чем-то едким и мерзким. Кордит, догадался я. Вообще-то я понятия не имел, что такое кордит, и даже не знал, почему это слово засело в моем мозгу. Но я был уверен, что пахнет именно этой дрянью. И запах привел меня в ужас. Я понял вдруг, что произошло. Прозвучали два выстрела, два человека получили по пуле в лоб. Убиты два человека.
Я оказался здесь совершенно случайно. Я
Я обернулся.
ГЛАВА 3
За пару дней до того, как я приехал в город вместе с другими книготорговцами, Джим Доу вдруг занервничал. Он сказал себе, что с этим пора завязывать: игра явно не стоит свеч. Но потом он снова сидел в своей патрульной машине и смотрел на проносящиеся мимо автомобили. Иногда его охватывала такая лень, что он не в силах был даже остановить уродов, превысивших скорость на пятнадцать, а то и на двадцать пять километров в час. Но стоило ему выйти из машины и остановить кого-нибудь, как он чувствовал, что заводится до предела. Поэтому он просто сидел себе, тихонько включив радио, из которого раздавались тирольские трели «Оук ридж бойз»[9] или «Алабамы»,[10] — в общем, сплошное дерьмо. Из ближайшей забегаловки «Бургер кинг»[11] плыл густой запах картошки фри, а разбавленный алкоголем «Ю-Ху», который Доу потягивал из бутылки, оставлял во рту резкий привкус шоколада и виски «Ребел йелл». И все это наводило его на мысли о том, чего определенно делать не стоило. Но в конце концов, это ведь инстинкты! Нельзя же требовать, чтобы волк перестал быть волком. И тут в глаза ему бросилась спортивная тачка сексуального красного цвета и почти неземной красоты. И Доу не выдержал: он врубил сирену. От этого звука он мгновенно опьянел и снова почувствовал себя семнадцатилетним юнцом.
Но я слышу ропот. Вам интересно, откуда я все это знаю. Неужели я — не только Лем Алтик, но еще и Джим Доу? Неужели у героя романа раздвоение личности?
Вовсе нет. Но события этого уик-энда сыграли в моей жизни немалую роль. Еще какую немалую. И я потратил огромное количество времени, сил и денег на то, чтобы поговорить со всеми, кто выжил. Со всеми, кому удалось сбежать, ускользнуть от полиции, с полицейскими, которым удалось выкрутиться, с теми, кто попал за решетку, и с теми, кто избежал тюрьмы. Я говорил со всеми и сложил все истории воедино. Так что, думаю, я имею весьма точное представление о том, что творилось тогда в башке у Джима Доу.
Не думайте, я и сам читал эти мемуары — вы знаете, о чем я говорю. Все эти истории про нищенское детство, прошедшее в Ирландии, где писатель со сверхъестественной точностью вспоминает, какую именно шляпку надела тетушка Шивон на его семнадцатилетие, и каким был на вкус именинный пирог, и кто из родственников подарил ему апельсин, а кто вареное яйцо. Я бы и сам на это не купился. Никто из нас не помнит таких подробностей. Но такова уж природа творчества: автор имеет право додумывать историю, облекать ее плотью. Так вот, именно этим я и занимаюсь. Я рассказываю вам свою историю, и я имею право рассказать ее так, как захочу.
Так что вернемся к Джиму Доу и красной спортивной машине.
Вопреки ожиданиям Доу, женщина, сидевшая за рулем, оказалась не так уж хороша собой. Зато ей не было еще и тридцати. Ну в крайнем случае — слегка за тридцать. Ему понравились ее пышные, кудрявые светлые волосы, и одета она была даже сексуально: в футболку с растянутым воротом. Такие футболки женщины стали носить после фильма «Флэшданс».[12] Но общее впечатление сильно портили огромный нос и толстые губы, будто размазанные по лицу. Глаза же, наоборот, были слишком малы для такой большой головы. Но Доу все равно ее остановил: надо разобраться, что тут к чему.
Начинало темнеть. Пора бы ему уже быть у Пэм. Сегодня день рождения Дженни, и Доу подумал, что неплохо было бы съездить туда и отвезти ей какой-нибудь подарок. Дженни исполнилось четыре, и она уже года два знает, что такое день рождения. Так что если папочка не принесет ей подарок, мало ему не покажется. Если он не приедет, Пэм ему такое устроит… И не только Пэм. Эта чертова сучка Эми Томс ему просто жизни не даст.
