— Ты сегодня газету читал? — спросил Тюрин.
— Не успел. А что?
— Пишут, что конец гражданской войне.
— Да ты что, браток, сказился? А Деникин? А бандюки?
— Ну, эти не в счет. А у Деникина дела плохи — лапти складывает. Да вот слушай. — Тюрин зашелестел газетой, достав ее из-под подушки. Он приблизил ее к глазам и начал читать: — «…Взятие Екатеринодара венчает наши победы на Северном Кавказе, о размерах которых можно судить по тому, что в результате последних операций мы взяли в плен до семидесяти тысяч солдат и офицеров противника. Остается только рассеять остатки белогвардейских банд на восточном побережье Черного моря. Скоро в наши руки перейдут Майкоп и Грозный с их запасами нефти. Доблестная Красная Армия гонит и громит противника…»
А вот еще: «Трудящиеся России готовятся перекинуть все силы с фронта военного на хозяйственный, чтобы посвятить себя мирному труду…» Ну вот, слыхал? — спросил Тюрин, отрываясь от газеты и с глубокомысленным видом глядя на товарища. — Мирному труду, — повторил он. _ Дерна с насмешливым удивлением смотрел на него.
— Ну и чудной же ты, Мишка! — заговорил он, помолчав. — Треба, браток, знать, что говорит товарищ Ленин о капиталистическом окружении. Красная Армия будет существовать до самой мировой революции. Так что еще повоюемо… Ну, чего там еще пишут в газете?
— Ребята, да замолчите вы наконец! — сердито сказал чей-то голос. — И сами не спите и другим не даете.
Тюрин повернулся на бок, вздохнул и потянул на себя одеяло…
Когда все уснули, Дерпа завозился на койке, достал из-под подушки несколько книг и погрузился в чтение.
Прошло несколько дней.
Помощник дежурного командира курсант Алеша Вихров, высокий юноша лет восемнадцати, сидел за столом в дежурной комнате и читал «Героя нашего времени». Шел третий час ночи. Вокруг было тихо. Только отчетливо тикали над дверью часы, да ветер, налетая порывами, стучался в плохо закрытую форточку.
Вихров закрыл книгу. Он только что прочел «Бэлу» и теперь, подперев рукой голову, задумался над прочитанным. Внутренне переживая за обиженного Печориным Максима Максимовича, он сразу решил, что на месте Печорина обласкал бы доброго старика. «А правда ли, говорят, что в Печорине Лермонтов вывел себя? — думал Вихров. — Вряд ли, конечно… Хотя все может быть». Ему вдруг захотелось взглянуть на портрет поэта. Он поднялся из-за стола и, придерживая саблю, вышел в вестибюль. Здесь было темно. В эту холодную весну 1920 года улицы не освещались. Топлива было в обрез. Над Лермонтовским проспектом, как и над всем Петроградом, лежал густой мрак. И лишь над дальними крышами поднималась луна, бросая неясный, матовый отблеск на большой бронзовый памятник, стоявший в школьном сквере меж голыми липами.
Вихров отошел от окна и включил люстру. Вдоль потемневших стен проступили тускло отсвечивающие золотые рамы картин и портретов, кирасы с перекрещенными под ними прямыми палашами и чуть искривленными саблями, полуистлевшие штандарты полков — свидетели побед русской конницы, видавшие Бородино, Берлин и стены Парижа… Пройдя мимо картины, изображавшей штурм Шипки, Вихров подошел к портрету Лермонтова. Как хорошо было знакомо ему это большелобое лицо с темными усиками! Но теперь он смотрел на него не так, как обычно, а с чувством какого-то тревожного любопытства, словно хотел прочесть ответ на те мысли, которые так волновали его.
Часы гулко пробили три. Пора было делать обход.
Вихров отошел от портрета.
«А сколько раз он смотрелся в это самое зеркало!» — подумал Вихров, задерживаясь у большого стенного зеркала, вделанного в старинную черную раму. На этот раз зеркало отразило совсем юное, с розовым оттенком красивое лицо с прямым носом и синими глазами. Оглядывая надетую парадную гусарскую форму, он еще раз взглянул на портрет и, внутренне ощущая приятную близость к поэту, направился в свой эскадрон.
Пройдя длинным коридором, он остановился у одной из наполовину застекленных дверей и посмотрел через нее. На стуле около двери подремывал — клевал носом — дневальный. Неладно подогнанный меховой кивер с высоким тонким, как свеча, белым султаном съезжал ему на нос. Дневальный поправлял его сонным движением и вновь принимался кивать, словно с кем-то здоровался.
Вихров толкнул дверь и вошел в дортуар. Дневальный вскочил.
— А где дежурный по эскадрону? — спросил Вихров, оглядывая койки и узнавая на них знакомые лица спящих товарищей.
— У пирамиды, — показал дневальный, с трудом превозмогая одолевшую его зевоту и стараясь всем своим видом показать, что он даже и не думал дремать.
Вихров узнал маленькую фигуру Тюрина, который, увидя его, подхватил гремевшую саблю и заспешил к нему навстречу.
— Ну как у тебя? — спросил Вихров, когда Тюрин подошел и представился.
— На Шипке все спокойно! — бодро сказал Тюрин.
— А кто это не спит? — Вихров показал в дальний угол, где, обложившись книгами, спиной к ним сидел за прикроватной тумбочкой широкоплечий человек.
— Копченый. Я ему уже сколько раз говорил, чтобы спать ложился, а он, понимаешь, и слушать не хочет. Да еще грозится.
Вихров знал, что Дерпа имел только начальное образование, но, обладая огромной старательностью и большим самолюбием, он не хотел отставать от товарищей и просиживал ночи над книгами.
Вихров подошел к Дерпе и присел подле него на свободную койку.
— Ну, как дела? — спросил он участливо.
Сердито засопев большим носом, Дерпа взъерошил волосы.
— А чтоб она сказилась, чертова гипотенуза! — проговорил он с такой злобой в голосе, что, казалось, превратись сейчас гипотенуза в живое существо, он тут же изрубил бы ее на куски.
— Давай я тебе помогу, — с готовностью предложил Вихров.
Он взял табуретку, подсел к тумбочке и принялся втолковывать товарищу теорему…
— А ведь понял! Ей-богу, понял! — радостно заговорил Дерпа, когда Вихров закончил объяснение и отложил карандаш в сторону. — Как же ты, браток, все понятно объяснил! Вот спасибо, так уж спасибо… Слышь-ка, я тебе за такое одолжение полпайки хлеба дам! — объявил он решительно.
— Да ты что, смеешься? — сказал Вихров, улыбаясь и ласково глядя на товарища, которого очень любил за смелость и силу. — Тебе одному надо десять таких пайков. Ишь удивил!
— Я читал в газете сообщение Петрокоммуны: завтра всем рабочим будет выдано по ползайца, — вспомнил Тюрин. — Может быть, и нам перенадет?
— Пол зайца! — подхватил Дерпа. — Да я бы, братцы, сейчас один полкоровы съел! У меня от воблы уж ноги не ходят.
— Ничего, — успокоил Вихров, — скоро выпуск. Поедем по частям. Там будет лучше… Ну, ложись спать, Дерпа. До подъема три часа.
Он пошел из дортуара. Всюду на тумбочках и табуретах лежали аккуратно сложенные алые доломаны, ментики, рейтузы, медвежьи кивера с белыми султанами и красными шлыками. Вихров знал, что с обмундированием вообще было плохо, поэтому петроградскому гарнизону и была выдана как выходная парадная форма гвардейских полков, ранее хранившаяся на окружных складах.
Возвратясь в дежурную комнату, он прилег на продавленный с потертой кожей диван и начал думать, что скоро выпуск. Ему, как и многим его товарищам, хотелось получить назначение в Первую Конную армию, но не так давно произошли события, ставившие под сомнение подобное назначение. Газеты писали о новом походу Антанты, использовавшей для этой цели буржуазную Польшу. На западной границе уже шли бои. Поэтому, как думал Вихров, курсанты, подлежащие производству в красные офицеры, могли надеяться лишь на назначение в части Западного фронта. Первая же Конная стояла на далеком отсюда Северном Кавказе. Кроме того, он знал, что из прошлого выпуска лучших командиров направили в запасной полк для
