когда он был курсантом… А как хочется пить! Горло и грудь словно раздирают железные когти… Перед его глазами поплыл кровавый туман…
— Пить!.. Пить!.. — запекшимися губами прошептал он, проваливаясь в черную бездну… И перед ним вдруг возник детскосельский парк. Фонтан холодной прозрачной воды бил в ярко-синее небо. Рассыпаясь в мелкую белую пыль, вода оседала в широкое блестящее озеро. Только шума воды почему-то не было слышно. Озеро набухало, выступало из берегов, все ближе и ближе подступало к ногам Вихрова. Он хотел подбежать и напиться, но кто-то крепко держал его. Он рванулся и снова увидел пески. Легко ступая маленькими, одетыми на босу ногу туфельками, видневшимися из-под легкого длинного белого платья, Сашенька спускалась с бархана. Она улыбнулась и что-то говорила ему, держа в протянутой руке большую кружку воды. Но он не слышал, что она говорила, а только видел, как шевелятся ее пухлые, совсем детские губы, видел синие лучистые глаза и покрытые золотистым пушком розовые, с ямочкой щеки. Она подошла и поставила кружку подле него. Вода, чистая, холодная, тихо колыхалась, отражая в себе солнечный луч.
— На, пей! — ласково сказала она.
Вихров с трудом приподнял голову, потянулся к кружке и упал лицом в горячий песок… Сашенька нагнулась и тронула его за плечо. Почувствовав прикосновение ее руки, он поднял голову… но увидел Маринку.
— На, на, пей! Тебе лучше будет, — поднося флягу, ласково говорила она.
Вихров провел рукой по лицу, словно отгоняя видение…
— Ну пей же, пей! — настойчиво повторила Маринка.
— Не надо. Пей сама, — прохрипел Вихров, отстраняя флягу рукой и глядя на почерневшее, с ввалившимися щеками лицо девушки.
— Я только что напилась, — тихо сказала она. — У меня была полная фляжка. Тут два глоточка осталось.
Вихров с благодарностью взглянул на нее.
— Хорошо… Я только глоточек. — Он взял флягу дрожащей рукой и, захлебнувшись от восторга, припал к ней сухими губами…
— Ну как, товарищи, второй эскадрон? — раздался над ним голос Федина. — Бодрись, бодрись! Не падай духом! Устали? Пить хочется? Ничего, много терпели, потерпим еще немножко. Буденновцы никогда еще духом не падали!
— И всегда, стало быть, победы одерживали.
— Правильно, товарищ Харламов!
— Скоро ли нам выступать, товарищ военком? — тихо спросил чей-то голос.
— А вот жару переждем и по холодку двинем дальше. А победа, вот она — за этой горой, — показал Федин на дальний бархан.
Он еще поговорил с бойцами и направился дальше…
Над такырами лежала тихая ночь. Меж черневших у колодцев войлочных юрт спали вповалку всадники Абду-Саттар-хана. В воздухе стоял тяжелый запах давно не мытого тела. Тут же находилось множество оседланных лошадей, привязанных за ногу к вбитым в землю приколам. Поодаль чернели горбатые фигуры верблюдов подошедшего из песков каравана афганских купцов. Караван-баши вначале побоялся опасного соседства, но делать было нечего: усталые верблюды не могли двигаться дальше. Пришлось расположиться рядом с басмаческой бандой.
Абду-Саттар-хан сидел в юрте и при свете плошки ел мясо, раздирая его руками. Тут же находились казначей Саид-Абдулла и Чары-Есаул, исполнявший должность начальника конвоя Абду-Саттар-хана. Это был дородный человек с хищным носом, нависшим над густыми черными усами.
— Пусть покроется язвами проказы тело мое, если я не сказал истины, — говорил Чары-Есаул, сверкая разбойничьими глазами из-под бровей. — Я видел все сам. Все лежат — и люди, и лошади. Мы можем взять их голыми руками; господин.
Хан громко рыгнул, отложил мясо и, запив его кумысом из деревянной чашки, вытер жирные руки о сапоги.
— Где они? — спросил он, быстро взглянув на Чары-Есаула.
— Я видел их на расстоянии двух ташей отсюда.
— Хорошо, — сказал хан. — Ночь дана богом для сна. Мы атакуем их утром. А сейчас я хочу отдохнуть.
Чары-Есаул хитро прищурился.
— Таксыр, — заговорил он смиренно, — не мешает великому мужу вспомнить о бренной плоти. Уже несколько дней ваше благородное тело не согревалось теплом женщины.
Абду-Саттар-хан выжидающе посмотрел на него.
— А что у тебя есть?
— Не у меня, господин, а у него, — Чары-Есаул кивнул на Саид-Абдуллу.
— Ваша светлость, вот уже два месяца у меня живет прекрасная русская девушка, — заговорил Саид-Абдулла. — Она ждет вашей ласки.
— К ней никто не прикасался?
— Что вы, ваша светлость! Разве я смел бы предлагать ее вам?
— Хорошо, — сказал Абду-Саттар-хан, — приведи ее. А ты, Чары-Есаул, помоги мне раздеться.
Опираясь рукой, хан поднялся с ковра. Чары: Есаул стащил с него два ватных халата и, поклонившись, вышел из юрты.
Оставшись один, хан опустился на молитвенный коврик и совершил полуночной намаз. Потом, взяв небольшое овальное зеркальце, он оглядел свое матовое лицо с подбритыми по-английски усами.
В дверях послышался шорох. Хан оглянулся. Саид-Абдулла втолкнул в юрту девушку, прикрытую лишь распущенными до колен волосами.
— О, ты хороша! — вкрадчиво заговорил Абду-Саттар-хан, мягко подходя к девушке и беря ее руку. — Ты полюбишь меня?
— Пустите меня! — вскрикнула Даша. — Что вам от меня нужно? За что вы меня мучаете?! Я домой хочу!.. Пустите меня!..
Чары-Есаул, отославший Сапд-Абдуллу, затаив дыхание, прислушивался к прерываемому восклицаниями шуму борьбы за стеной.
В соседней юрте Зара, старшая жена Абду-Саттар-хана, тоже услышала крики. И теперь она, красавица афганка, которую хан не любил и собирался продать, приподняв сюзане, заменявшее дверь, старалась угадать, что происходит в ханской юрте. Она чувствовала ненависть к этой девушке, отнимавшей у нее любимого человека, и вместе с тем жалела ее.
Чары-Есаул вздрогнул: за стеной послышался пронзительный крик. Думая, что нужна его помощь, он вбежал в юрту.
Абду-Саттар-хан, с лицом, покрытым красными пятнами, бил плетью лежавшую на ковре девушку.
— Эта змея укусила меня! — произнес он сдавленным голосом, — Отдай ее джигитам… Скажи, что я дарю ее им.
Чары-Есаул нагнулся, схватил девушку за руку и молча поволок ее за собой.
Но он не собирался отдавать ее никому. Он накинул свой халат на плечи плачущей девушки.
— Тише! Не плачь! — сказал Чары-Есаул. — Я спасу тебя. Только молчи.
— Правда? — Даша, прижав руки к груди, широко раскрыла глаза.
— Да! Только тише. Нас могут услышать. Пойдем.
Чары-Есаул, озираясь по сторонам, повел Дашу мимо спавших всадников.
Воздух свежел. Вдоль кочевья пробежал ветерок. Звезды уже не сияли так ярко и, постепенно принимая тускло-фиолетовый цвет, скатывались к бледневшему горизонту. Приближался рассвет. В полумгле зачернели юрты, купол колодца, стоявшие на приколах и опустившие головы лошади.
Даша дрожала, зябко поджимала босые ноги. Она уже устала, когда ее спаситель сказал:
— Стой. Подожди меня тут.
Даша присела под барханом. Радость, было нахлынувшая на нее, уступила место тяжелым думам. Не
