Все это уже давным-давно кануло в прошлое, вечным напоминанием о котором были только два утеса — древний памятник Железных Ворот.
Вихров посмотрел по сторонам. Всюду, куда бы он ни смотрел, громоздились горы. Серебристо-серые и лиловые, меловые и известковые — все только горы и горы, без, конца и без края. Глядя на них, он почти физически ощутил глубокую оторванность от привычного ему мира. Это тяжелое и тоскливое чувство в первую минуту так подавило Вихрова, что у него невольно зашевелились мрачные мысли. Но когда он вновь посмотрел перед собой и увидел ярко светившее солнце и, главное, бойцов, спавших неподалеку от пасущихся лошадей, мысли эти тотчас оставили его, и он даже рассердился на себя за минутную душевную слабость.
— Какая красота, товарищ командир! — тихо сказал Суржиков.
Вихров оглянулся. Взобравшись, на скалу, Суржиков смотрел на горную панораму.
— Почему не спите? — удивился Вихров.
— Да разве заснешь, когда картина такая? — Суржиков показал вдаль. — У нас, на Тереке, тоже есть красивые места, но таких я еще не видал.
— Вы стихи случайно не пишете? — спросил Вихров.
— Стихи? — на сухощавом лице Суржикова появилось удивление. — Нет, не приходилось. А что?
— Да так. Ну, пойдем спать…
Вихров спустился с камня и направился в эскадрон.
На повозке, вытянув больную ногу и чуть приоткрыв рот, крепко спала Маринка. Тут же у колес лежал черный, как цыган, ездовой Грищук. Это был прижившийся в полку пожилой человек, славившийся неизменным спокойствием. Он лежал на спине, выставив начинающую седеть курчавую бороду.
Вихров прошел дальше и, найдя Кондратенко, расположился подле него.
Солнце перевалило за полдень. Кашевары давно раздали обед. Бойцы копошились у седел. Кто разминал подсохший потник, кто осматривал ковку.
Около повозок хозяйственной части горячился, размахивал руками маленький безусый квартирмейстер Осташов. На его левом плече, как гусарский ментик, висел коротенький полушубок, который он носил и лето и зиму. Наступая на окружавших его фуражиров, Осташов обычной скороговоркой сердито выкрикивал:
— Да-с! Да-с! Я же сказал вам, что ни одного фунта больше не дам. Будьте уверены, да-с!.. Да вы что? Учить меня собрались? Я на польском фронте десять суток полком командовал, да-с! За это десять суток под арестом сидел, да-с! Я, братцы, ученый… Нет, нет, и не приставайте, ничего больше не дам!
— Ты — что расшумелся? — спокойно спросил Федин, подходя и пытливо глядя на квартирмейстера.
— Да как же, товарищ комиссар, — быстро заговорил Осташов, — Я вчера им по десять фунтов ячменя выдал на лошадь, а они еще просят. Вот приедем в Дербент — пожалуйста.
— В Дербент? А ты смотрел на карте, по какой круче к Дербенту спускаться?
— Нет, не смотрел, — нерешительно сказал Осташов.
— То-то же! Так ты посмотри, — посоветовал Федин, — Самому будет лучше, если брички пойдут налегке. А? Как ты полагаешь?
Осташов быстрым движением сбил фуражку на лоб.
— А ведь верно, товарищ комиссар, — произнес он с виноватой улыбкой. — Как же это я не догадался?
— Вот вы всегда так, молодые люди… Зерно выдай. Я и то хотел поговорить с командиром полка, чтобы весь фураж раздать во вьюки… А вы, товарищи, предупредите бойцов, — продолжал Федин, оглядев фуражиров. — Скажите, чтобы кормили по норме. Смотрите, я проверю. В общем — под вашу ответственность.
— Будьте спокойны, товарищ комиссар, — сказал тонким голосом фуражир Пейпа. — Все будет в порядке.
Федин доверительно взял Осташова под руку и отвел его в сторону.
— Я хочу сказать тебе несколько слов, — заговорил комиссар, внимательно глядя в лицо Осташова своими светлыми глазами. — Короче говоря, ответь мне на вопрос: почему ты постоянно кричишь? Разве ты не умеешь спокойно говорить?
— Так, товарищ комиссар, вторую ночь не сплю. Ну, погорячился немного.
— Это не оправдание, — сказал Федин, нахмурившись. — Так вот запомни, — продолжал он, машинально застегивая пуговицу на воротнике Осташова. — Крик в отношениях с подчиненными — это прежде всего невыдержанность. Да. А командир не может быть невыдержанным, Кричит тот, кто не уверен в себе. Ясно?
— Ясно, товарищ комиссар.
— А на переутомление сваливать не надо. Возьми в пример нашего командира бригады. Он работает гораздо больше тебя, а ты слышал, чтобы он хоть раз на кого-нибудь крикнул?.. Нет? Ну смотри, брат. В общем, возьми себя в руки. Иначе поссоримся. Вот.
Федин достал портсигар.
— Закуривай, — предложил он Осташову.
Квартирмейстер взял папиросу.
Федин тоже закурил, кивнул Осташову и пошел к костру, возле которого сидели бойцы.
Лихарев, склонившись над развернутой картой, промерял спичкой дальнейший маршрут, До Юрчей и Регара, где должны были расположиться полки, оставалось около двухсот верст, но по трудности пути, как думал Лихарев, они стоили всех пятисот. На этом переходе бригаде предстоял крутой спуск в глубокую котловину. Но наиболее тяжелым участком дороги была Долина Смерти. Там предстояло пройти за один переход в сильную жару почти шестьдесят верст без воды.
«Так вот как мы поступим, — решил Лихарев. — Сделаем дневку в Байсуне и со свежими силами проскочим долину», — Он бросил спичку и, услышав шаги, поднял голову.
— Товарищ комбриг, чай будете пить? — спросил Алеша.
Он нагнулся и поставил жестяной чайничек около бурки.
— Да. Только сначала приведи лошадь, что ночью взяли. Хочу посмотреть.
— Ты что? — спросил проснувшийся Бочкарев. Он приподнялся на локте и, вынув платок, вытер мокрое от пота лицо. — Смотри, как припекает, — проговорил он, убирая платок. — Ну, это еще пустяки. А вот спустимся с гор, так совсем жарко будет.
— Гляди, ведет, — показал Бочкарев. — Эх, ну и красавец конь!
Алеша подводил крупного золотистого жеребца, крепко держа его под уздцы. Рядом с ним шел Мухтар.
Жеребец высоко нес голову, гордо ступая тонкими упругими ногами. На его широкой груди катались клубки крепких мускулов.
Алеша подвел его и сильной рукой разом поставил перед Лихаревым. Жеребец с храпом раздувал розовые ноздри, косился на незнакомых людей, принюхивался и тревожно перебирал ногами.
— Еще не привык. Дух от нас другой, — заметил Алеша. — Ну и варнак! Уже один недоуздок порвал. Чисто беда!
— А ну, попробуй его рысью, — сказал Лихарев.
Алеша освободил повод, но жеребец с силой рванулся, взвился на дыбы и, хищно оскалив зубы и распушив хвост, заходил на задних ногах.
— Буцефал! — с восторгом сказал Бочкарев.
— Хорош, хорош, — приговаривал Лихарев. — Обрати внимание, какие копыта.
— А ноги? А щея?
— Зверь, а не конь, — подтвердил Лихарев. — Бойцы обычно зовут таких змеем. Посмотри, какая могучая грудь… Видимо, на нем ездил какой-нибудь курбаши… Ишь, что разделывает!
— Хорошая лошадь, — сказал Мухтар.
Лихарев обошел вокруг жеребца, который, высоко вскидывая переднюю ногу, рыл землю копытом.
— Попробуем определить его породу, — сказал Лихарев, — Это не карабаир, не иомуд и не ахалтекинец… По-моему, это чистокровный персидский аргамак. И по формам и по масти подходит. Да,
