Устанавливая возрастные ограничения для вступавших в брак, закон исключал также браки для лиц, состоявших в родстве вплоть до шестого колена, а в XI–XII вв. — даже до седьмого. Непреодолимым препятствием признавалось духовное родство: кумовья (крестные отцы и матери) и их дети считались родственниками 'по духу'. Например, за брак (и за связь) крестного отца с крестницей карали, как за кровосмесительство, отсечением носа. Запрещались браки христиан с язычниками, еретиками, мусульманами, иудеями. Препятствием к браку служили душевная болезнь, заразный недуг, тяжкое увечье. Чаще всего, однако, планы молодых людей, решивших вступить в брак, рушились из-за отказа родителей дать на него свое согласие, ибо практически почти ни один брак не заключался без определенных, прежде всего материальных, расчетов старших представителей обеих вступающих в родство семей.
Именно эти расчеты обусловили широко распространенный в Византии обычай обручения малолетних (с семи лет, а для девочек- с еще более раннего возраста). Помолвка сопровождалась церковной церемонией; заключался договор, в котором оговаривались размеры приданого, величина предбрачного дара жениха, условия наследования имущества, указывалось место жительства невесты и жениха до брака и т. п. Если жених отказывался вступить в брак, его предбрачный дар, согласно закону, оставался у невесты, которая сохраняла за собою все свое приданое.
Обычай обручения был официально признан законом и контролировался властями. Расторжение помолвки (без достаточных оснований) одной из сторон влекло за собой не только уплату неустойки в пользу другой стороны, но и взыскание штрафа в казну. Сохранилось несколько детально описанных дел, связанных с расторжением помолвки. Часто упоминавшийся выше философ Михаил Пселл рано потерял дочь и взял на воспитание сироту. Когда девочке исполнилось семь лет, он обручил ее с 18-летним юношей Элпидием Кенхри. Пселл дал за удочеренной 50 литр золота в качестве приданого, причем 20 из них с согласия Элпидия засчитал за выхлопотанный им для жениха титул протоспафария, который приносил одну литру золота в год в качестве руги. Элпидий не оправдал надежд Пселла: он оказался бездельником (а должность он получил — опять-таки благодаря Пселлу — для его лет весьма почетную), кутилой и повесой; оскорблял невесту и Пселла. Философ возбудил дело о расторжении помолвки. Как инициатор разрыва Пселл должен был уплатить Элпидию неустойку в 15 литр, и отдать ему предбрачный дар невесте (5 литр), а юноша обязывался вернуть приданое. Любопытно, что суд признал законным приравнять хлопоты (!) Пселла о титуле протоспафария к реальной сумме в 20 литр. Элпидий вернул 30 литр, и философ, проигравший процесс, не потерял в сущности ничего.
В другом случае попытка расторжения помолвки не удалась вообще, несмотря на знатность возбудившего об этом дело жениха — Ильи Комнина. Его ссылка на то, что он подписал договор, будучи несовершеннолетним, принята во внимание на была.
Еще большую строгость проявлял суд при рассмотрении бракоразводных дел. Тенденция к ограничению поводов для развода в Х-XI вв. усиливалась. Огромную помощь светской власти оказывала при этом церковь: далеко не всякий и не всякая в то время были способны перенести моральное осуждение церкви и находящейся под ее влиянием среды. Уважительными причинами для расторжения брака считались: супружеская неверность, ересь, сумасшествие, покушение на жизнь супруги (или супруга) и умолчание о подобном умысле других, проказа, импотенция (со дня свадьбы до истечения трех лет).
При разборе бракоразводных дел, предупреждает законодатель, нужна крайняя осторожность: если показания о вине ответчика дают его родственники по крови, то это достойно веры, если же хула исходит от родичей истца, то чаще это клевета (за нее полагалось отсечение носа). Личная неприязнь или любовь к другой (либо к другому) менее всего могла оправдать иск о разводе в глазах и судей, и родителей супругов. Эти нравы в Х-XI вв. царили даже в семье всемогущих василевсов. Василий I, силой женивший Льва VI на 'постылой Феофано', как простолюдин, избивал сына за связь с возлюбленной Зоей Карвонопсидой ('Огненноокой'). Не смог добиться развода Лев VI и тогда, когда стал самодержцем, а Феофано заявила о желании уйти в монастырь: патриарх запретил постриг и не дал согласия на развод.
Закон был все-таки более снисходительным к мужчинам: чаще всего он подчеркивал ответственность женщин за прочность брака, устанавливая для них и более суровые наказания. Застигнув на месте неверную жену, муж имел право безнаказанно убить ее вместе с любовником. Недаром один из видных чиновников, уличенный в связи с замужней женщиной, бросил все и в страхе бежал на остров Лемнос. Мог муж в подобном случае и выгнать жену из дома немедленно, а сам, оказавшись в таком положении, — отделаться двенадцатью палочными ударами. Строже карал закон мужчину, который, будучи женатым, разрушал чужую семью: тогда и он, и замужняя матрона подвергались упомянутому выше наказанию, ибо такие дела, подчеркивалось в судебнике, ведут к 'разорению детей и нарушению заповедей господних'. Муж, знавший об измене жены и ничего не предпринявший, подвергался публичному бичеванию и изгонялся.
Церковь и светский закон отрицательно относились уже ко второму браку, с огромным трудом и всякого рода ограничениями допускали третий и совсем запрещали четвертый. По мнению Кекавмена, второй брак не приносит счастья, а в тех случаях, когда в новой семье имеются сводные дети, даже гибелен для нее: возникают раздоры, и все идет прахом. Закон иногда обходили. Сам василевс Лев VI женился в третий раз (правда, он не сумел избежать громкого скандала). Встречались и «четверобрачники», но сожительство таких супругов не считалось законным в глазах властей. Только в конце Х в. патриарх Сисиний счел необходимым признать юридически правоспособными семьи, в которых супруги (или хотя бы один из них) вступили в брак в четвертый раз до патриаршего указа, однако он снова подтвердил, что новые случаи «четверобрачия» церковь будет считать нарушением закона.
*
Оценивая положение женщины в византийском обществе, ученые давно уже обратили внимание на одно существенное противоречие: закон препятствовал проявлению какой-либо активности женщин в общественной жизни и содействовал уравнению их имущественных прав с правами мужчин. В первой трети нашего столетия в историографии возник спор: одни историки считали, что в целом византийская женщина находилась в приниженном положении и в семье и в обществе, другие отстаивали мнение, что она пользовалась гораздо большим уважением и имела больше прав, чем женщина в странах средневекового Запада.[1]
Ближе к истине, пожалуй, первые. Закон в Византии не разрешал женщине свидетельствовать на суде, представлять перед судом других лиц, осуществлять опеку, вступать в качестве равноправного члена в большинство торгово-ремесленных корпораций, занимать какую бы то ни было официальную должность. Знатные женщины неофициально носили титул, присвоенный их мужьям (жена протоспафария — протоспафарисса), присутствовали на торжественных приемах во дворце (но только вместе с мужьями), окружая императрицу в соответствии со своим рангом. Специально для женщин предназначались в Х-XII вв. лишь два титула (без должности), правда, весьма почетных: зоста-патрикия ('патрикия опоясанная') и севаста. Обе в числе других пяти-шести высших вельмож империи допускались к трапезе за одним столом с василевсом. Но этой парадно-представительной функцией и ограничивалась роль даже севасты, если только она не пользовалась неофициальным влиянием как фаворитка императора.
Совершенно иная тенденция обнаруживается в византийском законодательстве VIII–XI вв. при определении прав женщины в семейно-имущественных отношениях. Государственная власть стремилась к обеспечению имущественных прав женщины, в особенности жены и матери, все более настойчиво подчеркивая ее равноправие с главой семьи — мужем. Хотя на практике в указанный период имущество жены и мужа объединялось и все чаще становилось общей собственностью, закон сохранял право распоряжаться приданым (в его денежной оценке) исключительно за женой. Сохранение прав женщины на приданое являлось своего рода гарантией имущественного обеспечения ее и ее детей в случае какой-либо беды. Приданое (в кругах знати оно достигало порой 100 литр золота) судебные власти не имели права отбирать для погашения долгов несостоятельного должника-мужа. Если жена умирала бездетной, муж получал четверть ее приданого, остальное отходило ее наследникам по завещанию; жена же в подобном случае наследовала половину имущества мужа, а если имела от него детей — то все его имущество.
Особенно тщательно регулировал закон имущественные права вдовы, обремененной детьми (налоги с нее устанавливались официально по более низким нормам).
Отношения супругов в семье определялись не столько законом, сколько обычаем и религиозно- нравственными правилами. Значительную самостоятельность в семейных делах проявляли порой представительницы социально полярных кругов общества. Существенной была роль жены в хозяйственной жизни бедняка. В состоятельных семьях военнообязанных крестьян жена в отсутствие мужа управляла всем
