администратора для разъездов – а самому целиком ощутить себя в главном, самом значимом, самом неотступном для моей жизни! Ну, да что уж теперь! Боялся, что обманут, отсудят, отнимут здание. А потом и самого затянуло.
Круговерть показушной жизни, неискренних льстивых улыбок на важных лицах, чопорных тостов на корпоративных банкетах и натужных аплодисментов на очередном вручении наград – это яркое, фальшивое, липкое болото загустело, стянулось вокруг меня даже теснее, чем резиновый жгут на венах. А песню ты, надеюсь, слышал в записи.
Вот такую:
После этой превознесенной до небес постановки, на фоне полного лицейского процветания вдруг и страшно обвалилась моя неказистая семейная жизнь.
Эх, Вениамин Сергеич, пресловутая «живительная водичка» порядком таки выпила из меня тех самых настоящих живительных сил. При малейшей ее нехватке начинается вкрадчивое предчувствие свирепой ломки: такое жуткое нытье ползет изнутри по костям до самого сердца! О таких мелочах, как утренняя слабость, дрожание рук, я и не упоминаю! В последний месяц появилась и вовсе неприятная болячка: в отсутствие «дури» резко наступает покраснение глаз и обильное слезотечение. Получается, что с утра я словно рыдаю над ванной о своей непутевой жизни. Только после дозы на время становлюсь человек человеком. И надо таиться: звонить связному, менять номера и сим-карты, запираться в ванной и хранить ключ от аптечки на шее. В итоге я, как выжатый лимон, как девяностолетний старец, устал от этого до посинения!
Правда, силы все-таки приходят и в работе – когда готовлю новые «живые мелодии» с моими преданными и чуткими исполнителями. И если дать мне время, оставить только одни постановки, отменить весь выездной режим лицейской жизни да наладить, хоть временный, мир (и здесь – время!) в нашей бедной семейке. Но без внешних контактов лицей, как булгаковские постановки, как пьесы опять же булгаковского Мольера из «Кабалы святош», рано или поздно «прихлопнут» в угоду очередному, более прибыльному, торгово-развлекательному центру. А без моего – ныне трезвого, бдительного, спокойного и надежного – присутствия не только мира, но и самой нашей семьи не будет!
Так что – доиграю роль до конца. И, может, трогательная, «неувядаемая» память обо мне и послужит лицею самой надежной защитой.
А надежда на мое не слишком отдаленное прибытие станет такой же защитой хрупкого равновесия в жизни жены и дочки…
Так-то, брат Венич! Все продумано и обосновано!
И сноску я сделал не для соплей, как говорят лицейские детишки, а чтобы напомнить самому себе – и тебе, Венич! – как бы ни тянуло оторваться от стола, размять ноги, выпить хоть того же чаю с медом, – времени на это почти не осталось! Сегодняшний вечер – последний. Изо всех сил додержусь до конца своей писанины. А потом высплюсь в последний раз, а с утра займусь так называемыми «организационными деталями», посвящать в которые тебя, думаю, необязательно!
Всего несколько часов осталось на анонсированный мною рассказ об «ужасных событиях» в собственной семье. Хотя, по сути, не случилось ровным счетом ничего ужасного. Просто семейная жизнь, как обычно, пошла не лучше, а как всегда.
Скажи, Венич, ты не обращал внимания на мелкую «детальку» моего рассказа? С первой страницы – то есть почти со дня ее рождения – я как-то ни разу не назвал здесь свою дочь по имени! Что, думаешь, я старый склеротик или безответственный донжуанище? Не угадали, батенька! Хотя какие уж тут шутки! Просто хотелось оттянуть этот момент, связанный с теми самыми – страшными и обыденными – событиями.
А дочку мою мы с женой еще до ее рождения уговорились назвать – книгочеи хреновы! – космически- прекрасным именем – Вега. Получалось – В.В.В. – Вега Вадимовна Волокушина, певуче и совсем не избито. Ни в садике ее, ни в школе, ни у меня в лицее девиц с такими именами не водилось. Правда, жена из скромности, чтобы, дескать, не выделяться – в прямом и переносном смысле, – окрестила дочь Верочкой, Верой. Вроде так привычнее и не вызывает ненужных вопросов!
Сыграло ли свою роль именно такое имя, и что вообще сыграло роковую роль в жизни дочери – я, доходя до некрасивой мужской истерики и удушающее тяжелой головной боли, так и не смог понять. Да и зачем теперь? Как говорила моя бабушка – после драки кулаками не машут! А до драки – ни я, идиот, ни моя сверхчуткая наседка Алька – так и не спохватились!
Помню только, что все ее «садовское» время дочура с детской наивной гордостью «примеряла» роль моего ангела-хранителя. Всегда просыпалась и следила, чтоб Алька, не дай бог, не пилила меня, похмельного после тяжелого сна. Утром, уходя в сад, обязательно залезала ко мне в постель, прижималась всем тельцем и целовала до тех пор, пока не получала обещания, что я «больше не буду». А если обещание не исполнялось – и Алька не упускала случая ехидно об этом напомнить, – тем не менее горой вставала на мою защиту. Мирила нас во время бойкотов, которые мы объявляли друг дружке, и по мере детских своих сил неусыпно хранила хрупкий и недолговечный мир в нашем семействе. От этого и повелось – не мы, затаив дыхание, следили за ее жизнью и берегли ее беззащитное сердечко, а она, неустанно и неизменно, следила за нами и берегла. Даже своим домашним ласкательным именем, навсегда ставшим для нас предметом разногласий, старалась угодить и мне, и Альке. А мы – мы должны были прислушаться, опомниться и остановиться! Хотя бы понять, наконец…
Я называл дочуру Весей. Веся, Весенька – от весны, веснушек. Такое же имя я дал своему лицею. А жена с маниакальным упорством вдалбливала ей свою Верочку. И, конечно, оказалась сильнее. Но об этом потом…
Как ты помнишь, начальную школу дочь закончила в лесном санаторном интернате. Алька частенько навещала ее, а я, со своей жизненной неразберихой, опомнился только перед выпуском. Правда, на выпускной, как и другие родители, мы приехали вместе. И оба поразились, какой не по-детски красивой, взрослой и отчужденной выглядела она среди одноклассников. Маленькая звездочка, королева класса. Никто не хотел с ней расставаться, надавали адресов, подарков, потом долго и старательно писали, особенно мальчишки.
А Веська особой радости при виде нас не выказала. Особой грусти при прощании с классом – тоже. А самое неожиданное, с тех пор усвоила – со мной сильнее, чем с Алисой, – дикий в ее устах нагловато- приказной тон. А я – тоже неизвестно почему – не решался ее одернуть. Так и общались: я – будто очень виноват, а она – будто так и не простила.
В остальном, на фоне-то наших с Алисой непрерывных семейных разборок, Веська росла без проблем, неплохо училась, а ранняя самостоятельность нам обоим казалась правильной и полезной для ее жизни. Как же, будущая супруга, мать семейства, к едрене-фене! Я-то не заморачивался ее воспитанием, был спокоен: мать вроде рядом, в той же 870-й, в школу – вместе. Из школы, правда, не всегда. Рабочий день Альки длился до восемнадцати, а Веська заканчивала около двух. Но ведь рядом продленка! Да, а вот уж истинно изрек классик: лицом к лицу – лица не увидать, блин!
Алька потом так и не смогла вспомнить, в какой момент объявились в школе лощеные юркие людишки с заманчивыми предложениями. Секретарша директора называла их «спонсорами». Заняли кабинет английского языка, развесили там яркие плакатики, на полках разложили заморские книжки-буклеты в
