Шаги приблизились вплотную, но в дверь никто не постучал и не открыл ее, как сделал я сам только что. Наоборот – к моему немалому удивлению, – человек за дверью постоял, прислушиваясь, видимо, огляделся вокруг, а затем сунул ключ в замочную скважину и пару раз повернул его! Осторожно подергал ручку двери, проверяя, точно ли сработал замок, – и удалился, по-видимому, с таким же соблюдением предосторожностей!
А я остался один в пустом кабинете. За окном явственно уже сгущались сумерки, в кабинете было полутемно. Я понял, что у меня – масса свободного времени. Можно подумать и четко решить, как быть и что делать дальше!
Конечно, начни я стучать в дверь, взывать о помощи, меня бы тотчас освободили – в больнице круглосуточно велось дежурство. Но в этом случае я уже не смог бы ответить на вопрос, что хранится в нижнем ящике, и главное – кто именно так осторожно изолировал содержимое кабинета и меня в том числе от доступа извне?
И эта мысль настроила меня на философский лад. В самом деле, в моем положении крылось немало плюсов: никого не опасаясь, я мог беспрепятственно подобраться к упомянутой общей тетради, а может быть, и еще к каким-либо важным свидетельствам, хранящимся в этом кабинете. А потом так же беспрепятственно усваивать содержание найденных свидетельств. К тому же кабинет оказался оборудован всеми удобствами: в первой комнате, рядом со столом врача, стояла медицинская кушетка с подушкой и простыней, в углу раковина с мылом и висевшим рядом чистым полотенцем. Во второй же, маленькой комнатке, к моей радости, оказался туалет – и даже узкая душевая кабинка! Более того, на столе врача стояли пластиковая бутылка с минеральной водой и граненый стакан с ложечкой. Так что максимумом из того, что мне грозило, могла стать голодная смерть, которая, как известно, приходит позже и не так мучительна, как смерть от жажды!
Глава 10
На сундук мертвеца…
Казалось, что всего одно мгновение отделяло меня от недавней беседы с участливой регистраторшей. Между тем сумерки за окном сгустились окончательно. Я прислушался и понял, что рабочий день окончен (по крайней мере, здесь, внизу, в приемном покое) и подходить и стучаться в мое неожиданное пристанище уже некому.
Поняв это, я настолько расслабился, что даже позволил себе взять и зажечь зеленую настольную лампу на столе! Логика подсказывала, что тот, кто запирал дверь, позаботился и спрятать ключ. Свет в окне кабинета, если кто его и увидит, припишут за забывчивость врача, не выключившего лампу. И действительно, за всю ночь меня и в самом деле даже мышь не потревожила!
Совершенно спокойно, без спешки, я обошел кабинет, исследовал все ящики стола и полки с папками и, конечно, особенно тщательно пошарил в указанном в записке нижнем ящике. Собственно, особо искать не пришлось: общая тетрадь и вправду обнаружилась в нижнем ящике, в папке с надписью «Истории болезни».
А когда я раскрыл ее, время пошло незаметно.
Полулежа на жесткой кушетке, поставив зеленую лампу на стул, я вчитывался в неровные, расползающиеся строчки – и не мог оторваться. Я буквально «вживался» в них, в эти строчки, не понимая, впрочем, что это – письмо, или исповедь, или сокровенный дневник… Во всяком случае, это была грубая, неприглядная изнанка шоу-бизнеса, вся в мерзости сплетен, скандалов и грязного белья тех самых звезд и звездочек…
Впрочем, читайте сами…
«Поистине – весь мир театр, и люди в нем – актеры. Думаю, в большей степени это касается женщин. Они сами себе лгут, особенно те из них, кто уверяет, что с детства никогда не мечтали о сцене. С самого детского сада о сцене мечтает каждая девчонка. О сцене – с пышными туалетами, цветами, аплодисментами, шампанским и толпами поклонников. И вот вам, будущие звездочки, на пробу – подробная инструкция по внедрению в настоящий мир кино и театра. В этот безумный, безумный, безумный, зовущий и сияющий мир…
Родители мои расстались, даже не успев отметить трехлетие своей дочки. Кто был виноват, и были ли вообще виноватые – сомневаюсь до сих пор. Однако отлично помню, что последующие три года я оказалась предоставленной самой себе: дед еще работал, а бабка постоянно бегала навещать мать по «нервным» больницам. Дома я увидела маму годам примерно к шести, незадолго до появления «нового папы» – моего отчима. Я долго хранила слайды, где мы были запечатлены на нашей общей прогулке, в Александровском саду возле Кремля. К тому времени, как я пошла в школу, мать с отчимом поженились, жили «у нас» – то есть у бабки с дедом – и где-то года три честно пытались найти и мне место в своей новой семье. Помню, что отчим наградил меня прозвищем «Мышонок», раза два пересказывал какие-то детские книги и однажды даже возил в гости к своим собственным родителям, далеко-далеко, на незнакомую Октябрьскую улицу. И еще помню, что во втором классе, когда по причине слабых легких меня отдали в лесную школу-интернат на целый год, ко мне – одна, без отчима – приезжала настоящая, свободная, не издерганная неврозами и проблемами новой семьи, мама. Она привозила чудесные игрушки, с которыми я не расставалась потом много лет. А главное – мы с ней вдвоем гуляли по аллеям лесного санатория, разговаривали, смеялись. Мама долго, спокойно, никуда не спеша, с радостью пересказывала мне итальянские детские сказки – о Гуалтьеро, который видел страшные сны, о скульпторе Фабиано, укравшем творения своего собрата Флорио, и о четырех подземных столбах, державших разрушенный землетрясением древний итальянский город Мессину…
Когда я уже училась в четвертом классе, родился мой брат. И мое детство как-то вдруг кончилось. Началось довольно бесцветное отрочество, в котором особо и вспомнить нечего. Кроме разве что неприятных моментов: где-то классе в восьмом моя девчачья самооценка упала ниже плинтуса в связи с наглым нашествием юношеских прыщей. Борьба с ними сильно отравляла мою жизнь – и дома, и в школе. Что касается «личной» жизни, я ее вовсе свела на нет. А когда, классе в десятом, прыщи оставили меня в покое, у меня, видимо, из-за загнанного внутрь стресса, вдруг стали выпадать волосы. Да так, что пришлось ездить на лечение в Институт красоты на Калининском проспекте (ныне Новый Арбат) и полностью и надолго разочароваться в своей внешности.
Какая уж там сцена! Глядя по телевизору на красоток модельной внешности, я каждый раз заново убеждалась, что мать-природа на мне весьма неплохо сэкономила. Я не получила ни длинных пышных волос пепельного цвета, ни бархатной кожи с утренним румянцем, ни блестящих глаз. А уж фигурой и вовсе не вышла! Дылда-дылдой, худая, с длинными руками и ногами, и – самое больное – грудью нулевого размера, типа «помажьте ваш прыщик зеленкой»! С такой внешностью и вытекающей отсюда самооценкой немудрено было не то что на сцену, даже и замуж никогда не выйти! В итоге я провалила экзамены в вуз: безупречно написала сочинение, а на русском устном срезалась из-за стеснения, скованности и растерянности! Работать я пошла в библиотеку МГУ, причем старалась держаться подальше от читателей – отыскивала и приносила на абонемент заказанные книги по списку читателей…
Но судьба нашла меня и там…
Глава 11
Снова здорово!
Я так и не выключал зеленой лампы, пока в окна кабинета вовсю не проникло не столь уж и раннее утро. Не выключал, ибо не мог оторваться от обычной общей тетрадки, заполненной неровными, ломкими строчками. Давно уже ничто так не занимало мое рассеянное внимание. По журналистской привычке я, как правило, небрежно проглядывал «словесный материал», выхватывая изюминку, самые «жареные» факты. Что так пленило меня в этом бесхитростном и честном сочинении, принадлежавшем перу Лимановой (я в этом не сомневался), – дать себе отчета я не успел. Сторонние события, как и вчера, самым непредсказуемым образом вмешались в мое мирное занятие.
Хорошо еще, что я успел вовремя вернуть обычный вид и кушетке, и кабинету. Я даже ухитрился почистить зубы самовольно добытыми в медицинском шкафчике пробниками: пастой и щеткой с крупной, черной по белому, надписью: «Оптимальное отбеливание с «Блендамед кристалл»!»
Так что последующие события я встретил во всеоружии – за докторским столом, умытый и причесанный – и, разумеется, надежно спрятав под рубашкой ту самую, заветную тетрадку. События не заставили себя ждать.
