У кордегардии собралась порядочная толпа – возвращались с ночного дежурства ополченцы, подходили стражники. Кутались в плащи, ежились… Перед входом рыжий Нирс ожесточенно ругался с тщедушным подмастерьем:
– Подумаешь, за ночь ничего не случилось! У нас годами ничего не случалось, понял?!
– А вот сейчас в городе Тварь объявилась, – огрызался цеховой, – так пока стража охрану несла, люди сгинули! Тварь растерзала! А как мы!..
– Что – как вы?
– А как мы в ночь караул стали нести, так спряталась Тварь, испугалась!
– Тебя, что ли, сопляка, испугалась?
– Ах, сопляка?! Сам ты гнида рыжая!
Нирс ухватил за грудки подмастерья, тут же несколько ополченцев придвинулись поближе, наверняка намереваясь вступиться за своего, если придется – Нирс был на голову выше и раза в полтора тяжелее тщедушного противника. Конечно, если бы нынче ночной караул несли не ткачи, а, к примеру, цех кузнецов, рыжий не был бы так смел. Тем не менее, беспорядка Ральк допускать не желал и рявкнул:
– Отставить!
Нирс тут же выпустил ткача и отступил, оправдываясь:
– А чего он… Подумаешь, Тварь нынче не вылезла… Вот если бы вылезла и эти герои ее изловил бы… Вот тогда бы…
– И что, если б изловили? – осведомился Ральк. – Ты б, Нирс, обрадовался, что за тебя твою работу эти почтенные мастера выполнили?
Нирс тут же стушевался, а ткачи забурчали одобрительно. Ральк обернулся к ним:
– А вам, мастера почтенные, я замечу, что пацанов своих вы распустили. Длинный язык до добра не доводит. Я вот велю этому солдату Нирсу каждый день являться к вам с проверкой. Пусть-ка проследит, как вы своих подмастерьев учите, а заодно – и сколько льна в шерсть мешаете.
Ткачи заворчали, но отодвинулись, кому нужны неприятности? Одно дело – пацаны за грудки похватали друг дружку… или даже в глаз если бы – дето-то молодое. А совсем иное – со стражей по-настоящему ссориться не след, наживешь беду.
Тут из кордегардии вышел их старшина и велел расходиться. Мастера церемонно распрощались друг с дружкой и, разбившись на группки, побрели в стороны. Сразу же стало просторнее. Ральк оглядел своих людей – вроде, все в сборе, кроме Торкера – и пошел за указаниями. В каморке писаря по-прежнему хозяйничал мрачный Эгильт. Похоже, сержанту так и не удалось выспаться – выглядел он паршиво. Глаза покрылись сетью красных прожилок, запали, и вокруг них растеклась синева, волосы неопрятными прилизанными прядями свисали по сторонам осунувшегося лица. Щеки блестели от испарины. Он склонился над грифельной доской и вяло водил по ней мелом – Ральку показалось, вычерчивает какие-то бессмысленные загогулины.
– А, Ральк… – вяло отозвался на приветствие сержант. – Ступай на рынок. До полудня побудь там, после, когда кто-нибудь тебя сменит, возвращайся сюда. Писарь к полудню придет, он дальше и разберется, кого куда… А я уже запутался… в бумажках этих… В списках этих… Ступай…
И снова уткнулся в грифельную доску. Десятник пожал плечами и вышел наружу. Десяток был в сборе, Торкер тоже появился. Ральк объявил новое назначение, и стражники зашагали к рынку. Никто не болтал, все, зевая, угрюмо кутались в плащи и накидки…
На рынке было пустынно. Крестьяне, как обычно, составили возы в ряд, но сбрасывать с товара рогожи не спешили – дождь. Кое-кто слегка откинул покров с угла, другие выложили образцы своих овощей поверх. Многие спрятались под возами.
Купцы вздыхали в лавках, печально выглядывали оттуда и скорбно чесались. Торговцы помельче, оставив прилавки, собрались под навесом. Покупателей по случаю непогоды сегодня не предвидится. Горожанки предпочитают пересидеть дождь дома. Несколько укутанных в промокшие тряпки теток бродило между торговых рядов, приценивались, качали головами и отходили. Изредка какая-то из них лезла под многочисленные одежки за кошелем. Если дождь не прекратится, сегодня торга не будет.
Ральк оставил Ропита с Эрвилем под навесом у входа на рынок, а с остальными прошелся вдоль телег и лотков. Народу мало, зато порядок! Где-то поблизости пронзительным тенором заливался нищий:
– Не скупитесь, подайте, люди добрые! Гилфинг видит, как страдаю – и в дождь, и в непогоду возношу молитвы Светлому!.. За всех вас, во грехов искупление!.. Ибо неотвратимо возмездие, никому от Твари из Бездны защиты не будет… Ни камень, ни железо не оградит от Зверя, приходящего с приливом… Подайте на пропитание, подайте, люди добрые, а уж я помолюсь за вас Светлому, уж я попрошу милости к городу Верну и жителям его… Кто добросердечен – тот спасется, кто сердцем глух, тому кара…
Ральк сплюнул в лужу. Торкер угрюмо проворчал:
– Накаркает, гнида…
– Что ж ты, господин солдат, божьего человека, бранишь… – пробурчал из-под зашпиленного воза крестьянин.
Торкер хотел было ответить, но махнул рукой и смолчал. Прошли с десяток шагов, только тут толстяк вполголоса заявил Ральку:
– Вот не пойму я одного – ну с чего бы Светлому были ближе мольбы этого оборванца, чем мои? Что он чаще молится – так у него досуг есть, у бездельника, а я семью кормлю, мне некогда. Не угодно разве Гилфингу, чтоб моя семья жила в сытости?
– А если бы твою семью кто-то другой кормил и одевал, ты б чаще молился? – задумчиво пробурчал в ответ Ральк.
Мысли десятника были далеко от рынка, нищего попрошайки и глупого крестьянина – думал Ральк как раз о семье вышибалы. Вернее, об одном из членов семьи. О Сирине.
Прошлись вдоль рядов… Покупателей по-прежнему было не густо, а дождь, пожалуй, даже усилился.
