Олеша был взыскательным художником, много писавшим, но печатавшим только то, что он считал достойным публикации. Он был в большой моде, особенно после выхода сборника рассказов, открывавшегося чудесной 'Вишневой косточкой'. Ценители пересыпали свою речь цитатами: 'Велосипед был рогат', 'Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев', 'Подошла цыганская девочка величиной с веник'.
Олеше очень нравился успех (а кому он не нравится!), он был признан в домах, где собирались талантливые деятели искусства, где играли известные пианисты, хотя не был меломаном. Однажды, задремав во время исполнения знаменитой симфонии, он проснулся от аплодисментов и глубокомысленно произнес:
- Старик что-то знал.
Думаю, что это была игра. Он знал музыку и однажды заметил:
'Какое царственное письмо написал Чайковский по поводу переложения молодым Рахманиновым для четырех рук 'Спящей красавицы'! ...Ему понравилось бы, если бы Рахманинов отнесся к его произведению разрушительно! '
Олеша много читал, много работал, а казалось, что он только и делает, что встречается с друзьями в кафе 'Националь'. Здесь бывали Михаил Зощенко, Валентин Стенич - превосходный переводчик с английского, критик Дмитрий Мирский, режиссер Давыд Григорьевич Гутман - остроумнейший, безалабернейший человек, знаменитый футболист в прошлом, спортсмен Андрей Старостин, режиссер цирка Арнольд...
Человек, впервые присевший к этому столику, долго не мог попасть в тон.
Стенич. Где вы были вчера, Юра?
Олеша. Дома. Читал Дарвина.
Кто-то. Чтобы знать, от кого вы произошли?
Гутман. Молодой человек. Это не пойдет. Здесь так не острят.
Олеша. Я читал 'Путешествие вокруг света на корабле 'Бигль'. Это вам не Дос-Пасос.
Зощенко. Не трогайте Дос-Пасоса. Его переводит Стенич.
Олеша. Стенич ничего не переводит. Он все выдумывает. И вообще надоело. Дос-Пасос, Джойс, Дос- Пасос, Джойс! Все говорят - Джойс, - а никто не читал! Вот идет Роскин. Он критик. Роскин, что вы думаете о Джойсе?
Рескин. Я ничего не думаю, Юрий Карлович. Я его не читал.
Олеша. Вот нашелся честный человек. (Мирскому.) Что вы будете есть, Дима?
Mиpский (грустно). Ничего. Я на диете.
Стенич. Борьба человека с желудком?
Mиpский (очень грустно). Желудок победил. Между прочим, Юра, Джойс большой писатель.
Олеша. Написал главу без знаков препинания? Слышал! В Одессе маклеры давно пишут телеграммы без запятых и точек.
Стенич. Мы знаем. В Одессе было все. Даже футбол, и вы играли форварда.
Олеша. Да, в Одессе играли в футбол в то время, когда ваш папа играл в преферанс. И я играл за форварда. Старостин, скажите ему.
И Олеша произносит монолог о футболе, Одессе, о молодости, о кругосветном путешествии Дарвина на корабле 'Бигль', обо всем, что приходит ему в голову, и опять о футболе. Но тут его обрывает Стенич:
- Все-таки мне не верится, что вы играли форварда.
- Значит, я лгу? Я, дворянин, шляхтич, - лгу? Дима! За это у вас в гвардии вызывали на дуэль?
- За что за это? В гвардии вызывали. И настоящие дворяне вызывали.
Так протекали эти застольные беседы. Передать их в точности невозможно, - столько в этих словесных поединках было и серьезного, и смешного, и неожиданного. С комической серьезностью Олеша говорил о своем шляхетском происхождении и шляхетском тонком обращении.
- Когда вам говорят: 'Падам до ног', надо отвечать: 'Юш леже', то есть вы только падаете к моим ногам, а я уже давно лежу у ваших ног. Вот что значит деликатное обхождение!
Моей жене он доказывал, что его, как шляхтича, могли бы избрать королем Речи Посполитой и тогда бы он назывался 'пан круль Ежи Перший' король Юрий Первый.
Но и это, казалось, его не удовлетворяло, он требовал, чтобы его называли 'пан круль Ежи Перший велький' - великий.
Это была великолепная игра. Актерские способности Олеши сказывались в многозначительном тоне, в патетике, которой он владел, как опытный актер на амплуа героя-резонера.
Мне кажется, он был прирожденным драматургом. Когда он писал, то, вероятно, пробовал, как звучит фраза в монологе, диалоге или авторском отступлении, и при этом у него было соответствующее выражение лица.
И все-таки пьесы ему не удавались.
Повесть 'Зависть' стала пьесой, она называлась 'Заговор чувств'. Была поставлена в Театре Вахтангова и имела успех значительно меньший, чем повесть.
О 'Списке благодеяний', следующей пьесе Олеши, в свое время много писали и говорили. По-моему, многое в этой пьесе не от Олеши, даже главное действующее лицо - актриса. Эта роль была написана для Зинаиды Райх и казалась искусственной, несомненно внушенной писателю Мейерхольдом и Райх. Влияние Мейерхольда было очень сильным, он считался в то время признанным лидером передового, новаторского театра. Написать пьесу для Мейерхольда было соблазнительно. Но в выдуманных скитаниях и терзаниях некоей актрисы нельзя было показать список благодеяний советской власти. В этой пьесе были отлично выписанный образ белого эмигранта Кизеветтера и несколько блестящих, с острым подтекстом, диалогов.
Ни Олеше, ни Театру Мейерхольда эта пьеса лавров не принесла, но никогда Олеша не отозвался дурно или просто непочтительно о Мейерхольде.
Только 'Три толстяка', написанные для детей, утвердились в театральном репертуаре.
В 1939 году в городе Гродно, который долгие годы входил в пределы буржуазной Польши, я познакомился с родителями Олеши. Они не видели сына с 1920 года. Отец - представительный старик с пышными седыми усами, мать, Ольга Владиславовна, - властная женщина, которую больше всего удивляло то, что Юрий писатель, да еще известный. Несмотря на то, что старики прожили в Польше почти два десятилетия, в их речи все еще звучала южная интонация. И я не мог избавиться от ощущения, что я не в Гродно, а в Одессе. Юрий был очень похож на мать: тот же пристальный взгляд в упор, та же быстрая речь и мгновенная реакция на еще не досказанную фразу.
Мне не пришлось встретиться с Юрием в Одессе. Кстати, он не признавал за мной права называться его земляком, так как я прожил в Одессе всего три школьных года. Об Одессе и одесситах он рассказывал с восторгом.
- Сижу в 'Лондонской' в номере. Скучно. Жарко. Смотрю в окно. На бульваре на скамейке - пара, - должно быть, муж и жена, видно, что ссорятся. Решил выйти проверить. Иду мимо супругов. Действительно, ругаются. Вдруг слышу, он говорит: 'Смотри, идет писатель Олеша'. А она ему сердито: 'Когда мне это неинтересно!..' Вот и работай для них. Ей это неинтересно.
Ресторан в той же 'Лондонской' гостинице. Олеша высовывается из окна и делает знак старику - продавцу папирос.
- Дадим заработать старику. Пачку 'Казбека'. Старик долго глядит в окна и наконец кричит:
- Откуда вы выглядываете?
- Я выглядываю из вечности, старик!
И как это было сказано! Не сказано - провозглашено!
Или вот как Олеша описывал свой приезд в Одессу:
- Одесса все-таки странный город. Почему-то поезд приходит в четыре тридцать утра. Зверски хочется спать. Зима. Конечно, ни такси, ни трамваев. Добираешься до знаменитой 'Лондонской'. Горит одна лампочка, и за конторкой старик портье, мы знаем друг друга десять лет. Делает вид, что не узнает. 'Номер с ванной'. - 'Броня есть?' - 'Нет брони. Какая еще броня?' - 'Нет брони - нет номера. Что мы будем устраивать с вами оперу'. - 'У вас половина номеров пустые! Вот на доске ключи'. - 'А может быть, гости ушли гулять...' - 'В пять часов утра? В феврале?' - 'Вы их будете учить? Ну, хорошо, нате вам ключ, товарищ
