строчки' - это и есть его ковер из чудесных лоскутиков.
В общении Олеша всегда был прост, демократичен, галантен, внешне даже аристократичен, при некоторой неряшливости, скорее, бедности в одежде. На некоторых костюм выглядит так, будто он оказывал отчаянное сопротивление, когда его надевали. Костюм на Олеше повисал добродушно, свободно, как бы привязавшись к его телу: мол, я от тебя не уйду, не брошу, не оставлю. Олеша был очень наблюдателен. Отдельные явления, которые бросались ему в глаза, отмечал остроумным, образным словом. Однажды, выйдя из кафе, он увидал стоявшего на посту милиционера, у которого надувались щеки от пронзительного свиста. Он сказал: 'Смотрите, ведь это крестьянин со свистком!' И действительно, в потоке машин и пешеходов я увидел обновленную пастораль.
В доме у Юрия Карловича мне не приходилось бывать, но его очаровательную жену я знал. В разговоре со мной Олеша иногда упоминал о ней. Имя ее он произносил, вероятно, больше для себя, вернее - в себя, тихо, так, чтобы я не сразу разобрал: о ком это он? Я объясняю это мужской застенчивостью и тем, что Ольга Густавовна была в нем, с ним, всегда... Он вспоминал своих родителей, которые жили в Польше, очень переживал многолетнюю разлуку с ними. А на мой вопрос, почему бы ему не съездить к старикам, ответил: 'А с чем я приеду? Появлюсь и скажу: я - писатель?'
Олеша всем своим существом был мне близок и приятен. Я видел в нем Черта, который отрубил себе хвост, чтобы облегчить себе путь в пространство, чтобы ничто не мешало ходить по земле, взлетая и отрываясь от нее, чтобы лучше увидеть тонкое и сложное в жизни и человеке. Олеша красиво, именно красиво входит в спектр советской литературы. Только каким цветом? Тут словами выразить трудно. Кистью бы надо было мазнуть. Он писатель своеобразный, у него свой стиль мышления и видения, но он не обособлен, в нем есть связь времен, есть деды и прапрадеды. Всем своим образом жизни он удивительно напоминал мне Диогена.
Пусть заменит мне этот небольшой набросок с Олеши, увиденный сквозь густой дым от папирос, отсутствующий рисунок с него, который я должен был бы сделать, но так и не сделал, о чем очень жалею...
1970
В. Брумберг и
3. Брумберг
Олеша!.. Какое-то необыкновенное чувство восхищения и печали возникает при имени этого человека.
Восхищение - оттого, что он был, печаль - его больше нет с нами.
Он пленил нас сразу и навсегда. Нам казалось даже, что в его облике было что-то от нашего искусства, - он был похож на веселого встрепанного воробья.
И когда мы делали фильм по его сценарию 'Девочка в цирке', один из двух воробьев, комментировавших происходящее, старый воробей, был похож на Олешу.
И это не случайно. В остроумных стихотворных репризах воробьев (Олеша считал, что в мультфильме все должны говорить стихами), репризах, полных философии и юмора, было заложено отношение автора к тому, о чем говорил фильм.
Так, воробьи, наблюдая через окно за девочкой-школьницей, обмениваются замечаниями:
- ...Клюет, смотрите, носом!
- Кто?
- Девочка!
- Ну что ж, мой яруг, и мы клюем.
- Мы птицы!
Но чтобы девочка - и вдруг... Тут можно удивиться.
- Хотите, объясню?
- Да, да!
- Лентяйка перед нами! Лентяйки, милый мой, всегда, Учась, клюют носами!
И в репликах клоуна, которого озвучивал М. Яншин, и в игре всех остальных персонажей, в разнообразных цирковых трюках, во всем чувствовался насмешливый, проницательный взгляд Олеши.
Интересно построен диалог воробья, прилетевшего в цирк, с клоуном, который гримируется перед зеркалом:
Клоун. Ты чуть не опоздал, старик! Воробей. Чирик!
Клоун. Да? Очень мило! Ну-ну, давай! Воробей. Чирик-чирик! Клоун. Разводит мух в чернилах? Вот это здорово! Не врешь? Воробей. Чирик-чирик! Клоун. Да что ты?! Придет сюда? Воробей. Чирик! Клоун. Ну что ж! Возьмем ее в работу!
В конце представления в цирке звучат слова клоуна:
...Ура! Эй, что ж вы, трубачи! Молчать вам не позволим! Пусть льются музыки лучи Во славу дружбы школьной!
Вся мысль сценария 'Девочка в цирке' разработана ненавязчиво, увлекательно, оригинально.
Как создавался этот сценарий?
Сперва была лаконичная заявка. Потом на все наши вопросы, а что же будет дальше, Олеша отвечал, что он и сам пока не знает. Сочиняет не он, а какой-то человечек в нем.
Во время работы над постановкой фильма он часто приходил к нам, рассматривал рисунки, эскизы, интересовался всем, что мы делали, смотрел вместе с нами черновые пробы.
Когда он приходил в студию, прежде чем войти в режиссерскую комнату, он подходил к зеркалу: 'Иду к дамам, надо отразиться'.
Каждый его приход воспринимался всей группой, всеми художниками, как что-то праздничное, веселое, интересное. Мы восхищались всем, что он говорил, о чем рассказывал.
Однажды он рассказал, как был в цирке, на представлении 'Черный пират'. Арнольд, скакавший по арене на вороном коне, улыбнулся Олеше. Маленький мальчик, сидевший рядом, посмотрел на Олешу с восхищением и завистью. В его взгляде было: какой счастливый, ему улыбнулся Черный пират!
Увидев в студии проходившую по коридору художницу, Олеша сказал: 'У нее шелковая походка'.
Очень интересно было работать с ним по сценарию для экранизации его книги 'Три толстяка'. Он никак не мог закончить сценарий. Ко всему, что было, он добавлял множество подробностей, выдумки, изменений. К сожалению, работа им не была завершена. Впоследствии ее с тонким пониманием духа творчества Олеши сделал В. Шкловский.
Олешу обрадовала мысль об экранизации этой его книги. Он интересовался, как она будет выполнена. Он считал, что в рисованном фильме лучше, чем в каком-нибудь другом, найдут верное поэтическое отражение образы этой сказки.
Как-то зашел разговор о канатоходце Тибуле. Олеша сказал, что для него идеал мужской красоты - Андрей Старостин. Он похож на римского гладиатора.
Однажды, когда мы пришли к Олеше с нашим редактором Р. Фричинской, он заявил, что не будет с нами разговаривать, пока мы не отгадаем, какая музыка записана на трех пластинках. Он поставил на патефон сперва 'Болеро' Равеля, потом финал Девятой симфонии Бетховена, потом еще что-то. После того, как мы все отгадали, он согласился с нами поговорить о работе.
Но, разговаривая о 'Трех толстяках', он все время перекидывался на рассказ о современных 'Ромео и Джульетте' - пьесе, которую он собирался написать. Очевидно, его неуемная, кипучая фантазия не мирилась с тем, что было им уже сделано, его захватывали новые замыслы.
Над фильмом 'Три толстяка', который мы делали уже без него, мы работали с вдохновением. Мы как бы посвятили этот фильм его памяти. Нам хотелось передать в нем наше отношение к этому замечательному писателю и человеку. И до сих пор этот фильм остался для нас одним из наших самых любимых и дорогих нам.
Нереализованным остался его сценарий 'Огонь'. Это остроумная, эксцентричная мульткомедия в стихах. Начинается она диалогом настенных часов и мыши:
Часы (сердито). Тик-так!
Тик-так! Тик-так!
Тик-так!
Мышь. Отчего сердиты так?
Часы. Что ж, не видите? От книг убежал вдруг ученик!
