словами.
– Да! Да! Приду через час! Да. – Он еще что-то ей говорил, но она, сказав самое важное, не стала рисковать дальше, а положила побыстрее трубку. Она вышла на воздух. Ей немного стыдно было смотреть в глаза Мише. Он нес ее сумку. Спросил:
– Куда ты хочешь пойти?
Я не могу… – сказала она безропотным голосом. Она не поднимала лица, и опытному проницательному человеку сразу бы стало подозрительно, но Миша не был таким. У Риты нелегко получалось вранье. Она сделала умоляющее лицо: – Но мне очень нужно, и ты увидишь, к вечеру мы обязательно встретимся. Обязательно.
– Я буду ждать, – поверил он ей. – Только не переживай так.
– Ладно. Иди, – сказала она ему, оттолкнув его пальцами. – Я буду ловить такси.
– Я помогу. Куда тебе?
Рита совсем не хотела называть, куда ей было нужно. Она, нервничая, сказала:
– Ну иди, иди. Не помогай мне.
Он, как обычно, послушался ее и пошел, оглядываясь, зажав в кулак руку с цифрами.
Вечер настал.
Рита лежала с фотографом на постели, завернувшись в полотенце. Он же, докуривая, лежал под одеялом, торчали только его голые плечи. Он говорил:
– Ну давай, иди под одеяло. – Тут позвонил телефон. Рита вздрогнула. Отчего-то она испытывала тревогу, и он уже поднес руку к трубке, она сказала:
– Не бери!.. – Но он уже взял и уверенным тоном сказал: – Да! Да. Да… – Тон с каждым «да» у него менялся. Очень удивленный, он протянул ей трубку и сказал: – Тебя какой-то Миша. Кто такой Миша?
– Боже мой… – тихо-тихо сказала Рита, зажав руками рот и правую щеку. – Ну зачем ты взял трубку?! – Он держал трубку в руке. Он хотел ее положить, разъединить. Но это было бесчеловечно. Она взяла трубку и уже наверняка зная, что скрывать нечего, сказала: – Да… Зачем ты звонишь? Тебе не надо было этого делать. – Она говорила это с большим сочувствием. – Ой нет! Не надо, не надо, – быстро заговорила она. Фотограф тоже заволновался вслед за ней. Смешно было смотреть, как его озабоченное лицо теперь не подходило, не сочеталось с белой постелью рядом с девушкой. – Не приезжай. Не надо. Я прошу тебя, не позорься, пожалуйста, не надо, это я тебе точно говорю… – Тут их разъединило. Она потрясение сказала: – Он сейчас приедет.
Фотограф подумал немного и возмущенно сказал:
– А кто он такой?
– А!.. – неопределенно промямлила она. Голос у нее пропал. Она ничего не могла объяснять. Все силы у нее ушли в стук сердца. Она медленно сползла с кровати, села, нащупала на стуле свою одежду, чтобы одеться и встретить Мишу одетой. Фотограф все еще продолжал лежать голым со своим неподходящим лицом, его охватывало возмущение. Он прокашлялся и сказал:
– Ну, во-первых, я его не приглашал…
Она натягивала, как во сне, коричневое, похожее на школьное платье. (Она его еще носила в школе, оно было очень старое, сшитое по старой моде, сильно обтягивающее, с белым воротником.) Оно совсем не сочеталось, в свою очередь, теперь и с голым фотографом, и с раскрытой белой-белой постелью.
– Боже, боже мой, боже мой… что мне делать, я ужасная, боже мой, – приговаривала Рита, тряся головой, полосками волос, упавших на щеки. Она даже ни разу не заглянула в лицо фотографу. Она считала себя теперь хуже всех – ей не было оправдания, она испытывала самые глубочайшие угрызения совести, самые сильные, какие она только испытывала в своей жизни до этого момента и после. Лицо у нее сделалось глубоко трагическим и растерянным. Даже изменились черты лица, как перед казнью, – они обострились. Дрожащими руками она застегивала на себе бесконечное число крючков, придуманных старой модой сбоку на платье. Она была близка к обмороку, и даже если бы ей кто-то сейчас что-то говорил, она бы все равно не услышала, потому что в голове у нее шумело, как будто ее несло куда-то по ветру с великой скоростью, в полном мраке.
Что-что-штошто? – обернулась она к нему через плечо, посмотрела на него изменявшимся безумным немного взглядом. Он все еще вальяжно продолжал лежать, хотя сигарета его потухла рядом с его растревоженным озабоченным лицом. В свою очередь, он очень дивился перемене, произошедшей в Рите. Она щелкнула последним крючком и побежала в темный коридор и остановилась у дверей, словно она ожидала ареста, никак не меньше. Она стояла в темном пыльном коридоре и слушала беззвучные звуки, и это была очень странная картина, очень странная. Сразу позвонили в дверь, не успели они даже объясниться. Звонок был длинный и трагически-решительный. Рита вздрогнула и бросилась открывать двери, но у нее даже, на удивление, не хватило сил повернуть тонкий засов на двери, так она потеряла много сил на первых переживаниях… Она беспомощно оглянулась на вышедшего к ней в халате фотографа. Вид у него был в этом халате очень красноречивый по сравнению с Ритой. Сейчас, в данную секунду, он не испытывал таких больших, глобальных чувств по сравнению с Ритой, у которой это было первое предательство в жизни – так она для себя это определила. И сейчас он был примитивен в сравнении с ней со своим затронутым за живое самолюбием и возмущением, со своим видом в «петушином» халате с голыми, видневшимися из-под него ногами. Он грозно прокашлялся и открыл дверь. Они оба, опережая друг друга, одолели общий коридор и оба разом остановились у прозрачной двери, за которой стоял Миша. Рита, прикусив кулак, зачарованно смотрела на Мишу и немного безумно улыбалась страшной и жалкой одновременно улыбкой. Ее немного шатало.
– Вы кто такой? – громко спросил между тем фотограф, продолжая играть свою непонятную роль. Голос у него был недовольный и резкий.
– Я? – серьезно отозвался из-за двери Миша, переминаясь с ноги на ногу и заглядывая на Риту. – А вы кто такой?
Фотограф вздрогнул. Двери он не открывал и, гордо выпрямившись, стоял приблизившись к стеклу, стараясь рассмотреть стоящего против света мальчика-юношу. Свет бил прямо в лицо смотревшим, как наиболее провинившимся, и стояла просто черная высокая фигура, и совсем не по-хулигански переминалась с ноги на ногу…
– Ты его знаешь? – спросил фотограф, обращаясь к Рите уже другим голосом.
– Знаю, – сказала она, – это Миша.
Тогда он проявил мужество – иначе бы это было совсем не по-мужски: струсить вроде и не открыть двери, – он открыл дверь. Миша двинулся вперед, но фотограф не уступил ему дороги, а опять повторил:
– Кто вы такой?
– А вы кто такой? – спросил тот дрожащим от волнения голосом. Он был поразительно бледным, когда он приблизился, стало различимо его лицо во всех подробностях. Губы у него были тоже белыми, как будто у него вырвали сердце или вылили всю кровь. – Кто вы такой? – сказал он ужасным голосом. – Как вы можете?.. – заговорил он, не умея подобрать слова. Он оглянулся на Риту. Она сказала, продвигаясь, чтобы встать между ними:
– М-мммммми… – Она встала между ними, переводя взгляд с одного на другого. Она опять стала улыбаться, как дурочка, в такой момент, рукой она стала ловить свою улыбку на лице, но никак не могла правильно попасть, чтобы зажать себе рот, а попадала то в щеку, то в лоб худой холодной рукой.
– Ты, – сказал Миша наконец, кое-как подобрав выражения, – в школьном платье, и он – старый!.. – Все, он больше ничего не мог произнести.
– Ну что? – спросил деловито холодно- оскорбленный фотограф. – Выгнать его, что ли?
– Нет… – сказала Рита, а почему она не сказала «да»? Она и сама не смогла бы объяснить. Она просто что-то произносила.
– Ну так ты что, будешь с ним разговаривать? – спросил он у нее язвительно, продолжая оставаться обиженным.
– Да. Я поговорю с ним, – отозвалась она. Он удивленно посмотрел на нее и гордо отошел в сторону, потом быстро пошел к себе в квартиру и стал поспешно одеваться, чтобы не быть больше в этом смешном халате и с голыми ногами – это-то он понял.
Миша смотрел все время в глаза, взгляд у него сделался умоляющим, он смотрел на Ритино безжизненное, «раздавленное» лицо. Он жалел его, и ненависть его куда-то ушла. Он сказал:
– Поехали отсюда. Что тебе здесь делать?
Да, действительно… – машинально сказала она, ей было смертельно стыдно. Ее уже не существовало – ее словно убили, уличили, и у нее уже не могло вообще быть чести и гордости – так она ощущала себя в эту минуту. Она опять улыбнулась. Он поразился этой ее дикой жалкой улыбке.
– Поехали, – сказал он, и она вдруг ответила:
– Нет.
– Как нет?..
– Нет, – сказала она. На самом деле ей казалось, что теперь, с этой минуты, она не может делать еще кого-то несчастным, что уходить не надо, что уходить теперь бессмысленно. Она предала. Зачем нужны продолжения? Ей было очень больно внутри души, но из- за такого решения ей делалось совсем безнадежно плохо. Она не поднимала лица своего.
– Ну хочешь, я встану на колени? – спросил он, отчаявшись. Он встал на колени. Стоя на коленях в полуметре от нее, он не приближался к ней, и ей показалось, будто он теперь вообще брезгует прикасаться и трогать ее. Она зажала одной рукой глаза и сказала:
– Нет. Нет. Нет. Нет. – Уже более холодным голосом.
Это был совсем безнадежный отказ. Он понимал это по голосу, но он отказывался учитывать это свое понимание «от ума». Он тогда схватил ее за локоть и потащил куда-то вбок, на себя – на самом деле он хотел вывести ее на улицу. Она не вырывалась, она была как ватная, слабая, как истощенная. Она только скрывала свое пристыженное и трагическое лицо предательницы с белыми губами. Один белый воротничок на платье у нее из-за поспешности был завернут внутрь. Миша отвернулся от такой детали. Он потащил ее вниз, по ступенькам, оставив открытой дверь в квартиру фотографа. Он вывел ее на улицу, посадил на скамейку, поцеловал и сказал «сейчас найду такси». Она отчужденно сидела, как будто
