Пусть будет холодный.
– Вы не представляете, – «вы», это наверное мы, обыватели, – что такое ... – он замолчал.
– Любовь? – подсказал обыватель в моем лице.
– Да называй это как хочешь! Хоть геморрой. Плевать. Это когда смотришь на человека и понимаешь – этому человеку в отношении тебя позволено абсолютно все. Капризничать, наказывать, врать, обижать и обижаться, прощать или не прощать, притворяться. Это позволено только ему. Ей. Никому нельзя, а ей можно. Разве это трудно понять? Ты не представляешь, какая она была – Кира. Как цветок – нежный, заморский. Она ничего не могла сама. Даже откинуть кресло в самолете. Даже пристегнуть ремень. Она была не такая как все. Теперь бабы все могут – водить машины, зарабатывать деньги, ... спускаться по отвесной стене. Она не такая. Она слабая, беспомощная и беззащитная. В простой, совсем дешевой одежде, сережки – нелепая бижутерия. Ей была нужна забота. Ей были нужны деньги. Она бы пропала, ее бы растоптали. То, что она беременна и хочет как-то пристроиться, устроить будущее своего ребенка, я сразу понял. Не знаю – как. Понял. Только что в этом плохого? Ну что в этом плохого? То, что она беременна, было фантастически, восхитительно здорово! В этом была тайна. Я ее ни о чем не спрашивал. Зачем разрушать красивую, добрую тайну? Многим этого не понять.
«Многие» – это, наверное, опять я.
– Я ее баловал, задаривал, берег. Чтобы эта тайна зрела «в нежной тьме ее хрупкого тела...»
Чертов магнат начитанный!! Злость пихнула меня под ребра так, что я чуть не свалилась с лестницы. На мгновение я забыла, что темно, страшно, холодно и нет никакой надежды.
– Другие классики сказали об этом не так, – прошипела я. – «Я молюсь на эту корову», сказали они.
Я слышала, как Балашов тяжело дышит в темноте.
– Твой Ремарк – солдафон и циник! – выдавил он из себя.
– Твой Толстой – слюнтяй и ботаник!
Мы опять замолчали, но меня понесло:
– Рафинированных, беспомощных дамочек, видите ли, хочется любить, оберегать и баловать! Они нежные, они, видите ли, не могут даже сами пристегнуться в самолете! Тебя сделали, Балашов, тебя обули! Потому что ты сам слюнтяй и ботаник! Нет, ты даже не ботаник, ты..., ты... синоптик! У тебя деньги и положение, на тебя всегда будут кидаться трогательные девочки в дешевых платьях, с бижутерией в ушах! И каждая со своей «доброй и красивой» тайной! Знаешь, у меня тоже есть тайна! Уж не знаю насколько она добрая, а тем более красивая! Мне приснился сон. Мне никогда не снятся сны, потому что сплю я по четыре часа в сутки, и они мне просто не успевают присниться. А тут – сон! Впервые за много лет! Веселый, сильный, добрый мужик подарил моему сыну собаку. Ты знаешь, Балашов, какая порода собак самая хорошая в мире? Самая древняя, самая большая, самая добрая, самая редкая?! И самая прожорливая?! Ты не знаешь! А тот мужик знал. Это английский мастиф. Щенок стоит тысячу долларов. Для меня это несусветные деньги. Тот мужик был таким ... классным! Он сказал, что маме на фиг не нужна инвалидная коляска, ей нужна шуба. Это было здорово! Я, дура, решила, что это вещий сон. Что мужик этот вот-вот должен стать явью. А потом – цепь мистических совпадений. Я по дури перепутала, кому отдать главный приз на презентации. Я отдала его твоей Эле. Ей понравились конфеты, и моему агентству привалила твоя империя, как основной заказчик. Все решили, что я – твоя любовница. А я не стала доказывать, что это не так. Я придумала этот аттракцион с тортом, чтобы попасть сюда. Я хотела тебя увидеть, я подумала, что тот мужик из сна – добрый, богатый, веселый и щедрый – это ты. Мне сказали, что Кира – лживая, похотливая сука, и я решила, что место возле тебя свободно. Я решила, что займу это место. Вот моя тайна, Балашов! Как она тебе?
Я замолчала. Его дыхания не было слышно. Мне показалось, что он ушел, и я стою на лестнице одна. Я очень испугалась. Сердце заколотилось в ушах, и я уже хотела включить фонарик, но Балашов вдруг захохотал где-то совсем рядом. Он так оглушительно захохотал, что было дико слышать этот хохот в нашей общей могиле.
Я все-таки включила умирающий свет и увидела, как он смеется: закинув голову назад, показывая огромную, белозубую пасть, не заботясь о приличиях. Наверное, он не заботился о них, потому что было очень темно. В жалком свете он захлопнул рот, и я выключила фонарь.
– Твоя тайна смешная, девочка! – сказал Балашов, и мне показалось, что я слышу, как он вытирает слезы смеха. – Ты не представляешь, какая она смешная! Это не я. Точно не я. Во-первых, я очень боюсь собак, особенно больших. Во-вторых, это не я разместил заказ в твоем агентстве, а Виктор. Он уже год занимается делами концерна: решает, распоряжается, планирует. Я только подписываю бумаги, которые он мне приносит. Приносил. Я их только подписывал. Я доверял ему как себе, поэтому не всегда читал их. Вернее, никогда не читал. Я верил, что он знает как лучше. Я с головой ушел в новое дело – я организовывал новое производство, это отнимало все время и силы, это было безумно интересно. Я люблю начинать новые дела, начинать с нуля. А с налаженным бизнесом, я думал, он справится.
Да, Эля говорила мне про свой приз, но я и не думал кормить вашу контору. Наверное, это придумала Кира, а Виктор сунул мне на подпись договор с агентством. А ты – сон, тайна, принц! Ха-ха-ха! Собака! Бедная, глупенькая девочка, ты для этого нацепила свои перья?! И еще – самое главное! Я не принц! Я нищий! Я слишком много бумаг подписал не глядя! Ха-ха-ха!!!
Я перестала его слушать. Наверное, он решил, что я ушла, потому что вдруг схватил меня за руку.
– Ты одна воспитываешь сына? – спросил он.
– Нет. Я тоже порешала свои проблемы как могла. Только я не врала мужу, что это его ребенок. У меня была с ним честная сделка: я ему – кров, еду и тело, он мне – имя в графе «отец».
– Да уж, сделка... Ничего не скажешь!
– А ты? Как же ты такой добренький добился того, чего добился? И все-таки тебя скушали, не сразу, но скушали!
Он опять засмеялся, но уже не так весело:
– Да, скушали. Но не сразу. Все-таки я верю – времена бандитов прошли. Можно быть умным, честным, даже добрым, делать нужное дело и зарабатывать деньги.
Больше он мне ничего не сказал.
Почему этот дом не его? Что сказал ему Виктор в кабинете, за что его нужно было убить на месте?
Мы снова слушали тишину. И тут меня осенило.
– Ярик! У тебя же мобильник! Мы можем позвонить 02!
– Не смей называть меня Ярик! – вдруг взбеленился в темноте Балашов.
– Ну извини. Я понимаю, только Кира может ворковать тебе: «Ярик, Ярик»! Ярослав, позвони 02, позови на помощь! Я думаю, тебе нечего бояться. Убийца бегает по дому, оружие он, скорее всего, таскает с собой. У нас нет другого выхода, звони!
– Я оставил телефон в бильярдной, – очень буднично произнес Балашов, будто этот факт не имел для него никакого значения.
Мы опять замолчали.
Напрасно мы заперли Киру с Морозом. Помощи нам ждать неоткуда. Хотели поиграть в Пинкертонов, разобраться во всем сами. А как разбираться, когда непонятно в чем разбираться? Трудно искать черную кошку в темной комнате. Если это не кошка.
– Значит, выхода отсюда нет?
– Нет.
– А как же сюда перли огромные стиральные машины? По этой узкой, крутой лестнице?
– Вспомнил! – заорал Балашов. – Иван Палыч как-то просил у меня денег на замок в наружную дверь подвала. В наружную, черт побери! Как я сразу не догадался! Там есть где-то дверь на улицу, и, может быть, она не железная.
– Слушай, а этот дом точно замышлялся как твой? Почему ты не знаешь, где что в нем находится? Ты что, ни разу не бывал в собственном подвале?
– А зачем мне в нем бывать? У меня много других дел, – мне показалось, что он отмахнулся от меня как от настырного комара. – Пошли.
Я села на ступеньки и на ощупь поползла вниз. Не знаю, как спускался Балашов, но судя по звукам, так же. Внизу я включила фонарь, и мы начали обход подвала.
Дверь мы нашли, когда уже потеряли надежду найти. Фонарь, едва успев выхватить ее в углублении
