другого на тридцать или сорок шагов.
— Во имя Тора, покажите свои лица!
Но они не обернулись. Тот, кто бежал вторым, споткнулся, упал и снова поднялся. Его спутник резко свернул вправо, туда, где на протяжении доброй мили в хаотическом беспорядке были разбросаны валуны, оставленные ледниками. Он покинул своего товарища и пожертвовал им, чтобы выгадать время.
Лейф выкрикнул проклятие. Сначала он тешил себя надеждой, что быстро покончит с отставшим беглецом, а затем погонится за другим. Теперь он должен будет удовлетвориться местью лишь одному врагу.
Человек, которого догонял Лейф, одной рукой вцепился в корни вереска, а другой сжимал меч. Лейф ясно видел, как мгновенным блеском вспыхивало лезвие.
Юноше оставалось пробежать каких-нибудь двадцать шагов. Преследуемый обернулся. Как раз в это мгновение взошла луна, до сих пор скрытая плотной завесой облаков, и осветила растерянное лицо Эгиля Павлина.
Эгиль тоже узнал Лейфа. Его отвислые, дряблые щеки затряслись от хриплого смеха.
— Так это ты так шумел, жалкий хорек?
У Эгиля была более выгодная позиция.
Сын Вальтьофа не мог обойти его ни справа, ни слева: этому препятствовали крутые склоны с обеих сторон.
— Возвращайся-ка домой, Турлусон, ведь еще не остыл труп твоего отца!
Лейф, прислонившись к выступу скалы, наблюдал за Эгилем.
— Убирайся! Клянусь Фрейей, я не дерусь с мальчишками!
Лейф запустил в Павлина камнем и угодил ему в живот.
— Ты трусишь, Эгиль! Ты раздуваешь ноздри, как кузнечные мехи, а ноги подгибаются под тобой, словно прогнившие жерди.
— При мне мой меч, и я заставлю тебя подавиться своей бранью!
Лейф презрительно захохотал. И от этого хохота, повторенного раскатистым эхом, у Эгиля заледенела кровь в жилах.
— Ты сейчас умрешь, Эгиль Павлин! Мое копье пригвоздит тебя к скале, и ты подохнешь здесь в одиночестве, как ворон.
— Не подходи ко мне, Лейф Турлусон, не подходи!
— А мне и незачем подходить к тебе, Эгиль! Мое копье отлично достанет тебя.
Обезумевший взгляд Эгиля задержался на остром наконечнике копья.
— Ведь не я убил твоего отца, Лейф Турлусон, не я, а Йорм. Ты слышишь, это сделал Йорм, Йорм!
Эгиль Павлин вопил истошным голосом.
— Боги займутся Йормом, а ты, Эгиль, в моей власти.
Лейф сдернул с кисти ремень, на котором висело оружие, и медленно, не сводя глаз с Эгиля, поднял копье до уровня плеча.
Юноша повторял священные слова, которыми сопровождается смертельный удар и провозглашается справедливость такой кары:
— Фрейя взрастила для меня колосья мести.
Эгиль, вытаращив от ужаса глаза, бросился вперед. Несмотря на утреннюю прохладу, по его лицу от висков к подбородку стекали струйки пота.
В тот же миг его пронзило копье. Эгиль судорожно глотнул и повалился на бок.
— Ты умрешь, как я сказал, Эгиль Павлин! Ты будешь умирать медленно и одиноко. И не знать тебе покоя, потому что жил ты, как трус, и принял смерть, как раб.
Лейф спустился с холма. Настало время отдать последние почести телу Вальтьофа.
От поцелуев утренней зари серое небо над морем покрылось багрянцем. Занялась заря, которую Вальтьофу уже не дано было увидеть. Теперь Лейф заплакал. Вальтьоф унес с собой частицу его души. И он плакал, потому что был один: слезы викинга не должны иметь свидетелей.
Все розыски следов Йорма окончились ничем. Никто из нападавших на Окадаль, кого изувечил молот Бьорна или пронзило копье Лейфа, не выжил, и поэтому не удалось установить, где на Западном побережье был разбит пещерный лагерь изгнанников. Жители поселка опознали трупы Грима, Скиди Норвежца и Хравна — Сына Лосося. Оставшиеся в живых участники набега скрылись кто куда.
Похороны Вальтьофа были просты и величественны. Тело возложили на костер, который развели Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и кузнец Бьорн. Бьярни — новый глава семьи — поджег вереск, покрывавший деревянный настил. Яркий огонь поднялся к небу… И тогда скальд Бьярни спел не простую вису (Виса — строфа в поэзии скальдов.), но суровую строфу из песни об Инглингах, которую обычно посвящали победителям, вождям и воинам, прославившимся верностью долгу:
В Гренландии слишком драгоценны были корабли, чтобы можно было хоть один из них отдать для последнего приюта мертвецу. Поэтому прах Вальтьофа, несмотря на общую любовь к нему, был развеян по земле ветром.
После погребального обряда Бьорн Кальфсон подошел к Бьярни и сыновьям Вальтьофа.
— Бьярни Турлусон, дом Вальтьофа отныне дом его сыновей и твой. А я выстрою подальше новую кузницу.
— Бьорн, кров моего брата отныне твой кров. Я попрошу тебя взять к себе и растить Скьольда, пока ему не минет пятнадцать лет. О Лейфе позабочусь я сам.
— Почему я должен расстаться с братом Скьольдом, дядя Бьярни?
— Потому что обычай не допускает, чтобы два брата плавали на одном корабле.
И тогда Лейф понял, что великая мечта Бьярни скоро станет явью. Смутная радость захлестнула его сердце. Корабль, захватив и его, уйдет покорять Западное море.
— Скьольд останется со мной до твоего возвращения, Бьярни Турлусон, — сказал кузнец, — и я воспитаю его так, как воспитал бы родного сына. Когда же ты думаешь выйти в море?
Бьорн говорил так спокойно, словно подобное плавание было самым обычным на свете делом.
— Когда Эйрик все наладит в поселке и когда задует попутный ветер. Ну, а пока пусть этот разговор останется между нами.
Скьольд, насупившись, ковырял носком землю. Бьярни угадал, какие чувства волнуют мальчика.
— Настанет и твой черед, Скьольд!
Бьорн заскорузлой рукой приподнял за подбородок голову младшего из братьев.
— Раз ты теперь мой сын, я открою тебе тайны металла и огня. Твоя участь будет не хуже, чем у брата. Я помогу тебе отыскать четыре вида терновника, три вида мха и семь видов водорослей на скале, которые наделяют даром провидения и мудростью.
Скьольд поднес к губам громадную руку Бьорна.
Лейф знал, что Эйрик Рыжий и Бьярни отплывут после уборки урожая. Ячмень поднялся высоко, и колосья его созрели для жатвы.
— Одно не дает мне покоя, дядя Бьярни: Йорм избежал мщения.
Бьорн начертил на земле круг:
— Йорм никогда не вырвется из круга крови. Он будет метаться в нем, как запертый в загоне зверь.
Ему не пришлось пояснить свою мысль. Эйрик Рыжий широким шагом пересек площадь, на которой ранее был разведен костер.
— Ты мне нужен, Бьорн Кальфсон. Я снова уйду на «Большом змее» в долгое плавание. Бьярни говорил тебе об этом. Восточному поселку нужен будет глава. Я думаю, что это отличие — твое по праву.
— Мне легче приказывать молоту, чем людям, Эйрик!
— Клянусь Тором, у тебя крепкая рука, кузнец, и доброе сердце. Ты сумеешь ковать и закалять в людях мужество не хуже, чем куешь и закаляешь сталь.
