Александра Белова. Ему сейчас тяжелее всех, — на щеках Ярославы от волнения выступил румянец, глаза горели. — Что же касается сына, то, уверяю вас, он узнает правду от меня.
«Господи, маленькая моя, сестренка моя… Как же ты на такое решилась, с ума можно сойти». У Саши не укладывалось в голове, куда подевалась униженная, с потухшим взглядом девушка, зацикленная на собственных переживаниях. И где она могла научиться так держать себя перед телекамерой — спокойно, отважно, со сдержанным достоинством?
Находясь в монастыре, я успела понять главное, — сказала, глядя, как показалось Белову, прямо ему в глаза, Ярослава, — Господу не важно, чья кровь течет в жилах ребенка — чеченская, русская, еврейская. И как именно он появился на свет — в любви или в горе. Любое рождение — это чудо…
По экрану поползли титры, но никто не тронулся с места. Все молчали, и только Грот, повернувшись к Саше, пробурчал что-то в том смысле, что есть женщины в русских селеньях…
Ночь накануне заключительного судебного заседания по делу «Красносибмета» для многих выдалась бессонной. Каждый из мужчин, выкуривших рекордное число сигарет, и каждая из женщин, которые вставали и тихо крались на кухню, чтобы накапать в стаканчик валерианы, наверняка искренне удивились бы, узнав, сколько людей не спит из-за Белова. И даже железный Батин полночи провел без сна, уставившись в потолок пустым взглядом.
Насколько проще жилось бы человечеству, скольких конфликтов удалось бы избежать, если бы каждый человек хотя бы изредка, на минуточку, ставил себя на место противника. Если бы боец немного повременил спускать курок, представив, как больно будет матери того, кого он через секунду, может быть, уничтожит от имени государства. Если бы мать, наказывающая непослушного ребенка, могла вспомнить унизительное ощущение от полученной много лет назад пощечины…
Судья Чусов маялся в своей уютной квартир-; ке точно так же, как подсудимый Белов в душной, набитой людьми камере. В некотором смысле судье было даже тяжелее, потому что подсудимый Белов был на сто процентов уверен в своей правоте и четко, вплоть до малейших деталей и интонации, представлял, что он скажет завтра в зале заседаний суда. В то время как Чусов, от решения которого зависело очень и очень многое — можно сказать, судьба правосудия в стране, — этого решения до сих пор не знал.
Он подался с постели, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, которая только притворялась спящей, вышел в гостиную и достал из портфеля два варианта одного и того же приговора. Самое поганое заключалось в том, что оба документа были практически безукоризненны с точки зрения юриспруденции. Но один из них абсолютно исключал другой. И если формулировки оправдательного приговора дались Андрею Ивановичу легко, то с его обвинительным «близнецом» ему пришлось повозиться несколько дней.
Нет, этому красавчику Белову определенно легче! Он молод, здоров и вооружен сознанием своей правоты. Беда в том, что подсудимый в ходе предыдущих заседаний суда сумел внушить Чусову непозволительную с точки зрения профессиональной этики симпатию. А это плохо, очень и очень плохо… И судья вновь предпринял попытку отстраниться и почувствовать к Белову хотя бы каплю той классовой ненависти, которую испытывал его друг и коллега прокурор Константинов. Не получалось… Именно эта черта и помешала в свое время Андрею Чусову состояться в спорте. Выходя на ринг, он не мог возненавидеть противника в той мере, в какой это удавалось сделать другим.
Так и не определившись, судья спрятал в портфель оба варианта приговора — обвинительный и оправдательный, и, превозмогая тянущую боль в левом подреберье, отправился в ванную чистить зубы… и затем в суд — исполнять свой долг.
Это заключительное заседание, которое многократно виделось судье во сне, тоже показалось не вполне реальным. В маленьком зале, не случайно выбранном администрацией суда для слушания громкого дела, было очень душно. Зато из прессы смогли поместиться только знаменитая Троегудова как представитель столичных изданий, журналист криминальной хроники из красносибирского «Колокола» и двое парней — репортер с оператором — с местного телевидения. Вполне достаточно для того, чтобы «объективно осветить рядовой уголовный процесс».
Другой маленькой профессиональной хитростью по части заполнения зала было присутствие большого, явно избыточного, числа омоновцев. В результате немногочисленные родственники подсудимого вынуждены были тесниться в проходе. Однако для представителя президента в крае Зорина и его свиты нашлись удобные места в первом ряду. Это холеное лицо, отягощенное сознанием государственной ответственности, за последнее время Чусову приходилось видеть многократно. И оно вызывало у судьи ощущения, похожие на симптомы пищевого отравления.
Спектакль, именуемый судебным заседаниям, побежал по хорошо накатанным рельсам. Прокурор Константинов в ладно пригнанном форменном пиджаке зачитал обвинительное заключение, как в школе — без запинки и с выражением. Свидетели обвинения выглядели чуть менее эффектнее их выступления, как выяснилось позже, до обидного были похожими… на выступления свидетелей защиты. И те, и другие говорили об одном и том же, и практически в тех же самых выражениях. А суду предстояла сложная задача улавливать и фиксировать нюансы в оценках и интерпретациях:
Первое, едва заметное отклонение от привычного ритуала и некий намек на интригу забрезжил, когда адвокат Белова — безукоризненно одетый молодой человек, словно сошедший с обложки журнала, посвященного деловой моде — попросил суд пригласить в качестве свидетеля защиты госпожу Лайзу Донахью, специалиста по налоговому и финансовому праву, проводившего аудиторскиую проверку на комбинате в интересующий суд период времени. С ее помощью защита намеревалась сформулировать свою позицию по вопросам налогообложения.
Послав в адрес судьи выразительный взгляд, государственный обвинитель Константинов немедленно заявил:
Возражаю. Прошу суд отклонить ходатайство защиты. В ходе следствия госпожа Донахью уже давала показания. Они имеются в материалах суда и ничего нового добавить к рассматриваемому делу не могут.
В рядах публики возник тихий шум. Софит телевизионщиков, как в гестапо, был направлен прямо в лицо Чусову, туда же развернулась телекамера. Судья чувствовал себя отвратительно: волосы на висках и затылке слиплись от пота, а судейская мантия, которую он про себя именовал «чехлом для танка» делала его похожим на стог сена, укрытый от дождя… Пауза затянулась, казалось, до бесконечности.
Возражение отклонено, — прозвучал наконец в притихшем зале знаменитый судейский бас. И секундой позже, уже в адрес защиты: — Вызывайте своего свидетеля.
По залу, снова пронесся едва уловимый вздох, и стройная, как Кондолиза Райз, американка двинулась по проходу, лавируя на своих высоченных каблуках между стоящими людьми и нагромождением телевизионных штативов.
К операциям, которые вменяются в вину подсудимому, не следует относиться с позиций одного лишь отрицания, либо всемерного одобрения, — сказала американка, обращаясь к судье. — Их надо рассматривать одновременно в нескольких аспектах. Моя задача предложить суду экономическую и юридическую оценку действий руководителя «Красносибмета». И показать, что эмоции могут быть легко нейтрализованы аргументами несложного экономического анализа…
Судья Чусов старался не смотреть в ту сторону, где сидел прокурор и уж тем более не встречаться взглядом с господином Зориным. Боль в левой части груди поднималась, подступала к горлу. В голове, ставшей невыносимо тяжелой, билась единственная мысль: выступления сторон заканчиваются, через несколько минут наступит его черед. Но прежде, чем зачитать приговор, необходимо сделать выбор, какой Из двух монологов имеет право на существование… Неконтролируемый страх накатил на Андрея Ивановича. Может быть, это страх смерти? Лечащий врач предупреждал его, что перед началом сердечного приступа для больного характерно ощущение ужаса.
Голоса выступающих доносились будто сквозь толстый слой ваты. Государственный обвинитель Константинов изощрялся в красноречии, призывая суд вспомнить о врачах и учителях, месяцами не получающих зарплату, о пенсионерах, влачащих нищенское существование из-за нехватки денег в бюджете… Защитник обвиняемого столь же страстно призывал судить, в таком случае, членов Государственной Думы и президента, принявших и подписавших несовершенные законы, но никак не человека, который эти законы исполнял…
Заключительное слово подсудимого было коротким и начиналось словами:
