— И мы к ним сейчас поедем. Потому что мы их… — Белов замолчал и выжидательно посмотрел на Шмидта.
Дмитрий пожал плечами и заложил руки в карманы — видимо, чтобы скрыть смущение.
— Ну да, — сказал он. — В общем-то, любим, что греха таить…
Через полчаса Белов, чистый, гладко выбритый и переодевшийся в свежую одежду, вошел в больничную палату, где лежала Лайза. Под мышкой у него был какой-то сверток.
— Здравствуйте, девочки! Вы уже успели познакомиться?
Ольга поднялась ему навстречу. Она с опаской покосилась на Лайзу, но потом, решившись, бросилась Белову на шею.
— Ты цел? Слава богу!
Шмидт, стоявший за Сашиной спиной, громко кашлянул.
— Если это кого-нибудь интересует… В чем я, между прочим, сильно сомневаюсь… Так вот, я тоже цел и невредим. Лайза! Давай, что ли, тоже начнем целоваться, если эта парочка не обращает на нас никакого внимания?
Ольга отстранилась от Белова и звонко расцеловала Шмидта.
— Дурачок! Как я могу не обращать на тебя внимания?! Ты же такой… Сильный, мужественный, бравый!
— И — дважды кавалер ордена Золотого Руна, прошу заметить! — добавил Шмидт. — А он, — Дмитрий кивнул в сторону Белова, — так себе. Всего лишь будущий губернатор Камчатки.
Когда Белов остался с Лайзой наедине, он развернул сверток. Палата озарилась бледным голубоватым сиянием.
— Лайза, это — Сэрту! — сказал он.
Девушка тронула камень.
— Сэрту, это — Лайза! — в тон Белову сказала она.
Белов положил руку ей на живот, и вдруг… Нет, конечно, этого просто не могло быть — срок слишком маленький. Наверное, ему это только показалось. Показалось, потому что он очень хотел в это поверить, но… Словно две пары маленьких, но очень бойких ножек принялись колотить одновременно в преграду перед собой.
— Ты… чувствуешь? — спросил Белов Лайзу.
Она улыбнулась.
— Конечно. Я все чувствую. И они тоже чувствуют.
Саша целовал ее пальцы и немного стеснялся непрошеных слез, так некстати навернувшихся на глаза.
— Я… немного устал, — оправдываясь, сказал он.
Этого можно было и не говорить. Лайза все понимала без слов. Она нежно гладила его по руке, и в ее прекрасных глазах отражалось голубоватое сияние, исходившее от Сэрту.
Вечером Введенский отправил шифротелеграмму на адрес Администрации президента. От Батина тут же пришел ответ: «Ждите указаний». Что за указ, Игорь Леонидович не знал. Батин ни словом не обмолвился об этом во время их последней встречи. А ночью события двух последних дней получили свое логическое завершение.
Вернувшись от Лайзы, Белов тут же улегся спать. Он так измотался, что не думал, будто что-то способно разбудить его раньше, чем через пару суток. Но ровно в полночь словно какая-то неведомая сила заставила Белова подняться с кровати и подойти к окну. Внизу, в серебристой дорожке лунного света, он увидел высокую фигуру человека с посохом в руке. У ног человека сидела собака.
Все еще думая, что это — мираж, спотыкаясь и не попадая в штанины, Белов впопыхах оделся и сбежал вниз по лестнице. В руках у него был заветный сверток. Саша спрыгнул с крыльца, не обращая внимания на ступеньки, и бросился к человеку с собакой.
— Иван Пинович! Это вы? Как вы здесь оказались?
Легкая улыбка тронула лицо Рультетегина.
— Пришел, мельгитанин! Чтобы оказаться где-либо, надо идти. Все время идти. Разве ты знаешь другой способ?
— Иван Пинович! Я нашел Сэрту! — сказал Белов, но при этом у него было такое чувство, что Рультетегин уже все знает.
— Ты готов от него отказаться? — спросил шаман.
— Конечно. Ведь это — ваше.
— Молодец, мельгитанин! Я вижу, ты научился копать русло. Вот здесь, — Рультетегин коснулся длинным пальцем виска. — Это важнее, чем обладать Сэрту. Удача капризна и переменчива. Умение не подведет никогда.
Он протянул руку, и Саша, словно загипнотизированный, отдал ему метеорит, укутанный в кусок ровдуги. Рультетегин бережно принял камень и, как заботливая мать баюкает своего ребенка, прижал его к груди.
— Сэрту! — прошептал он.
Затем снял с плеча котомку, развязал ее и положил туда метеорит.
— Какую ты хочешь награду, мельгитанин?
— Награду? — не понял Белов. — Мне не нужна награда. Я уже все получил. Ведь я теперь умею копать русло…
Шаман одобрительно кивнул.
— Петр и Павел, — сказал он. — Они будут великими воинами, не сомневайся. Как ты.
Рультетегин развернулся и широким размашистым шагом пошел прочь от особняка. Белов не мог отпустить его вот так, просто, не попрощавшись. Он пытался найти нужные слова и никак не находил. Сознавая, что он говорит какую-то ерунду, Саша воскликнул:
— Иван Пинович! Давно хотел у вас спросить. Почему вашего пса зовут Тума? Что это означает?
Рультетегин на мгновение остановился.
— Тума — это друг, — сказал он. — Друг помогает тебе найти верную дорогу, даже если ты — слепой. — Он помолчал, потом взмахнул посохом и сказал: — Вперед, Тума! Веди меня, друг!
Шаман шел за псом по лунной дорожке, и Белову казалось, что они вот-вот оторвутся от асфальта и зашагают по ночному небу — туда, откуда сошел на землю Сэрту.
Эпилог
Белов стоял на трибуне и вглядывался в колышущееся людское море, разлившееся у его ног на центральной площади Петропавловска-Камчатского. Говоря откровенно, Саша сильно волновался: все-таки он брал на себя очень большую ответственность. Но как всегда, когда сомнения начинали его одолевать, Белов повторил про себя свою заветную фразу: «Если не я, то кто же?», и на душе стало спокойнее.
Справа от трибуны, на местах для почетных гостей, рядком расположились Лайза, Ольга, Иван, специально ради такого случая приехавший из Англии, Шмидт, Витек, Ватсон, Лукин, Введенский, словом, все те, кто помогал ему в трудную минуту. Белов вспомнил Туму и ее хозяина. Он посмотрел вдаль, на Авачинскую бухту, туда, где шумело море. Море, которое существовало за много миллионов лет до того, как он появился на свет, и которое будет все так же шуметь, когда его тело истлеет и обратится в прах. Море будет всегда. Теплое, голубое, нежное, холодное, ледяное, грозное, ласковое, переменчивое, но — бессмертное.
Саше вдруг показалось, что он видит в голубой дали высокого человека — прямо-таки великана — в красной кухлянке, отороченной черным собачьим мехом. В руке у человека — посох, у ног сидит верный пес. Тума. Друг. Человек смотрит на него, не отрываясь, если только про слепого можно сказать, что он смотрит. Затем еле заметно улыбается и говорит:
— Ты сделал то, что должен был сделать. Кроме тебя этого не сделал бы никто. Ты — один. Ты —
