Бабушка с дедушкой скоро вернутся.
На самом деле они вернулись даже раньше.
Симптомы (теперь я знаю, что это так называется) стали хуже. Теперь в моем теле болела каждая косточка. Я ощущал каждый сустав в пальцах ног. Или мне казалось, будто я ощущаю. Головная боль то стихала, то разыгрывалась по новой — в зависимости от того, насколько я погружался в дрему.
Но сквозь всю эту боль я продолжал думать о главном: станет ли сегодняшний день тем днем, когда мать Питера разрешит нам увидеться с ним?
Основная причина, почему я желал, чтобы вернулись бабушка с дедушкой, заключалась не в том, что мне хотелось сообщить им о своем ужасном состоянии (а хуже я в своей жизни себя не чувствовал), а в том, что мне хотелось попросить их передать о нем остальным.
Услышав, как машина («Моррис Трэвеллер») свернула на дорожку, я осознал, что слишком слаб, чтобы встать и открыть дверь бабушке с дедушкой. По дому было раскидано достаточно примет, чтобы они поняли, что происходит нечто необычное. Надеюсь, они не совсем уж мячистоголовые и хоть одну примету заметят.
За окном сиял ослепительно синий солнечный день.
Я услышал, как бабушка сказала на кухне:
— Взгляни, сколько кукурузных хлопьев он оставил. Я просто не понимаю.
Это была первая примета.
Дедушка подошел к подножию лестницы и крикнул:
— Мы купили «золотые крылышки». Ты не хочешь спуститься взглянуть, пока мы не посадили?
Молчат.
— Мэтью! — крикнул дедушка.
— Очень красивая! — крикнула бабушка.
Они всегда кричат одновременно.
— Мэтью? — проворковал дедушка.
Дедушка с бабушкой стараются не подниматься по лестнице, если можно этого не делать. Я всегда приношу им вещи из их спальни. Я знаю, где что лежит. Я даже приношу им лекарства из аптечки в ванной. (Миранда тоже приносит, но они предпочитают, чтобы это делал я. Я это точно знаю.) Ну уж теперь-то они наверняка догадались, что происходит что-то не то. Я почти видел, как они недоуменно, по-стариковски переглядываются.
— Может, он ушел, — с надеждой сказал дедушка.
— И оставил после себя грязную тарелку?
— Может, он торопился.
Бабушка поднялась наверх и увидела вторую примету.
— О господи, — сказала она.
Голос ее звучал испуганно, а не сердито.
— Что такое? — прокричал дедушка.
Так один альпинист окликает другого.
— Здесь все перепачкано. По-моему, его вырвало.
Бабушка ворвалась в мою комнату и раздернула шторы с паровозиками, впуская слишком яркий свет. Третью примету — пижамные штаны в ванне — она пропустила.
— Господи! — воскликнула она, увидев меня в постели. — Что с тобой?
— Не знаю, — ответил я.
Говорил я с трудом. Головная боль большим щетинистым пауком ворочалась внутри черепа. Иногда паук прижимался к лицу, острыми лапками впиваясь в глаза, нос, зубы. Иногда паук уползал в темный уголок, где-то в самом низу шеи.
— Тебя тошнит? — задала глупый вопрос бабушка.
— Я не смог удержаться, — ответил я. И затем высказал свою самую животрепещущую просьбу. — Ты можешь позвонить матери Эндрю и попросить ее сказать Эндрю, что я заболел и не смогу прийти?
Бабушка прижала к моему лбу прохладную и гладкую ладонь.
— У тебя жар.
— У меня все болит, — подтвердил я. — И голова кружится.
(Видите: я сказал все, что должен был. Просто бабушка слишком тупая, чтобы понять, как много это значит. Если бы она поняла, все могло бы выйти иначе.)
— У тебя, наверное, желудочная инфекция, — сказала бабушка. — Или грипп. Летний грипп. Кто- нибудь из твоих друзей болел гриппом?
— Нет, — ответил я, словно оправдываясь.
Мы никогда не болели. Навещая Питера, мы впервые оказались в больнице — со дня нашего рождения.
— С ним все в порядке? — крикнул дедушка.
— По-моему, у него грипп, — крикнула в ответ бабушка.
— Что? — завопил он. — Ничего не слышу.
— Грипп!
— А-а, — заорал дедушка. — Я чайник поставлю.
Какие же они бестолковые. И несообразительные. Как динозавры.
— Что-нибудь тебе принести? — спросила бабушка.
Я знал, что вчера на почту привезли новый выпуск «Битвы». Может, воспользовавшись болезнью, заставить ее купить журнал? Но я понимал, что он просто будет лежать рядом со мной в темноте. Глаза болели. Если до завтра не поправлюсь, то обязательно попрошу.
— Нет, — ответил я.
Мне хотелось быть храбрым и не плакать, Миранда на моем месте уже давно ревела бы в сто ручьев. Но что же такое с головой? Как больно. Я ждал, когда бабушка выйдет из комнаты, чтобы пару раз застонать, уткнувшись в подушку из гусиного пуха.
— Ты считаешь, что меня нужно показать врачу? — спросил я.
Скрюченными пальцами бабушка откинула мне волосы. Я уловил сладковатый запах пудры. В горле стало щекотно. Я знал, что если кашляну, то меня снова вытошнит. А во мне не осталось ничего, что можно было бы вытошнить.
— Не будем беспокоить его без особой причины, — ответила бабушка.
Бабушка с дедушкой всегда так говорят. Дедушка ждал шесть месяцев, прежде чем решил, что его Большое Ры достаточно серьезно, чтобы побеспокоить врачей. Бабушка с дедушкой считают, что врачей зовут, только когда нужно удостоверить, что дела совсем плохи. Понятно, если тянуть целую вечность, то дела непременно будут плохи. Меня это всегда раздражало. Именно поэтому дедушка теперь умирает. И он это заслужил, подумал я.
— Нет, — сказала бабушка. — Я приготовлю тебе хорошую чашку чаю с медом.
Боль напала с новой силой, я не смог удержаться от стона.
— О господи, — вздохнула бабушка. — Добавлю в чай капельку парацетамола.
Она вновь дотронулась до моего лба.
— О-о, — сказал я, поскольку меня опять пронзила боль. — Очень больно.
Бабушка встала. Она выглядела больше и сильнее обычного.
— Пойду принесу тебе парацетамол.
Она ушла.
Я слышал, как они с дедушкой шепчутся на кухне. До них дошло, что им придется подниматься и спускаться по лестнице с опасными для жизни подносами. Что они могут споткнуться и упасть.
Черный паук у меня в голове принялся плести паутину. Боль прекратила перекатываться из стороны в сторону. Черным лаком она покрыла меня всего — изнутри и снаружи.
Вернулась бабушка с чаем. Она заставила меня привстать и проглотить две таблетки, а затем выпить полстакана воды.
Я откинулся на подушку и попытался заснуть. В ноздри ударил больничный запах дезинфицирующего
