добраться до зеленой палатки с красным крестом, которая стоит в центре белого круга. Там меня залатает прекрасная медсестра. Она будем умолять меня не возвращаться на передовую, а я улыбнусь, закурю сигарету и скажу: «Конечно, не вернусь». Но пальцы у меня за спиной будут скрещены, и, когда она отвернется, я мигом кинусь обратно на поле битвы.
Меня слегка шатает, и я прислоняюсь к стене. Хороший штришок. Надо повторить еще разок для пущего эффекта.
Опираясь о стену, я подбираюсь к краю лавровых зарослей и осторожно выглядываю. Никого. Только машины. Регулировщица, которая следит, чтобы дети перед школой без проблем переходили дорогу, уже ушла.
Я бреду прочь от школы. Если не встречу приставучих бабок, до дома доберусь без проблем.
Какие тихие улицы.
Нос болит, а руками я стараюсь не размахивать, иначе ребра тоже болят.
Обычно дорога от школы занимает двадцать минут. Но этот героический путь домой потребует в два раза больше времени.
Я размышляю, что теперь свободно могу напасть на Динозавров. Мне больше не надо ждать, когда Пол дотумкает до моих идей. И трусость Питера больше не будет меня сдерживать.
Я еще раз обещаю Мэтью, что Динозавры вымрут к Рождеству.
Наконец я добираюсь до дома.
Отец в саду. Я слышу, как он у сарая стучит молотком.
Пригнувшись, я крадусь вдоль стены. На случай, если мать в столовой и глядит в окно. Хотя скорее всего она на кухне или в постели.
Я заворачиваю за угол и оказываюсь на мощеной дорожке. Теперь я почти в безопасности. Жизненно важно, чтобы отец увидел меня раньше матери. Если я доберусь до отца, то получу ту реакцию, какая мне нужна. Ярость, а не заботу. И тогда ситуация будет у меня под контролем.
Я приседаю за машиной, когда из дома внезапно выходит мать. Похоже, она торопится. Она проскакивает мимо, зовет отца по имени. Она почти никогда не называет его по имени. Я давно взял этот факт на заметку.
Я жду. Я не шевелюсь. Я догадываюсь, что происходит.
Мать останавливается у сарая и что-то тихо говорит отцу, который внутри.
Что? — спрашивает отец громко.
Он выходит из сарая.
Нам пора, — говорит мать.
Я возьму машину, — отвечает он.
Я тоже иду, — говорит она.
Они быстро идут в мою сторону. Спасения нет.
Маленькая скотина, — рычит отец. — Только бы добраться до него. Этот сучонок даже не знает, что я с ним сделаю.
Мать искоса смотрит на него, словно говоря: знает.
Отец — очень внушительный человек, особенно когда несется на тебя в таком отвратительном настроении. Укрыться мне негде. Сейчас мать обогнет машину.
Я уже готов распрямиться, когда они оба вдруг разворачиваются и скрываются в доме. Отец, наверное, пошел за ключами от машины. А мать, если она в своем обычном состоянии, помчалась в уборную.
Я не верю своей удаче. Если не попадаться им на глаза до вечера, у них будет время взглянуть на дело в перспективе. Сейчас они ведут себя так, как,
Я едва успеваю выбраться из-за машины, когда отец пинком распахивает дверь дома и орет: Черт бы всех побрал!
Искать укрытие времени нет. Отцовские ноги несут его в сторону сарая, но глаза уже вцепились в мое окровавленное лицо.
Ты что натворил? — говорит он. — Нам только что позвонили из школы. Говорят, что какая-то девчонка из-за тебя вывихнула палец.
Я говорю: Я…
Но отец обрывает меня: И что с тобой такое?
Мать бочком пробирается по периметру отцовского гнева. Он кричит.
Он кричит: Тебя же не девчонка избила?
Несмотря на предательство Пола и Питера, я уже решил, что не выдам их.
Мать трогает меня за щеки, заглядывает мне в лицо.
У тебя нос сломан, — шепчет она. — Маленький мой.
Тебе девчонка сломала нос? — спрашивает отец.
Мать прижимает меня к себе, и боль в ребрах такая сильная, что я невольно вскрикиваю.
Где больно, где? — спрашивает мать.
Отец шагает ко мне, чтобы внимательнее на меня посмотреть.
Я из тебя душу вытрясу, — говорит он. — Ты мне все расскажешь. Но сейчас мы отвезем тебя в школу.
Нет, — возражает мать. — Мы отвезем его в больницу.
Они хотят расспросить мальчишку, — говорит отец.
Мать встает между нами. Руки ее за спиной вцепились в мои руки.
Отец отодвигает ее, кладет ладонь мне на голову и поворачивает так, чтобы я смотрел ему прямо в глаза. Я не хочу смотреть ему в глаза. Обычно после этого у меня всегда неприятности.
Больно? — спрашивает он.
Я не хочу идти в школу. Там меня наверняка подкарауливает полиция.
Немного, — отвечаю я. — Чуть-чуть. Ребра.
Где? — Мать уже тут как тут.
Я показываю.
Она умоляюще смотрит на отца.
Ну хорошо, хорошо, хорошо, — говорит он. Мы отвезем этот навозный шмат в больницу.
Как все же здорово, что у меня такой замечательный и благородный отец.
Мы едем в Мидфорд. По дороге отец пытается выяснить, что со мной случилось.
Я говорю: Это старшие ребята.
Отец мне не верит, но я знаю, что он уважает мою ложь.
В больнице нам велят ждать в маленькой серой комнате, где уже сидят какие-то дети. Потом меня ведут к доктору, он меня осматривает. Доктор обматывает мне руку черным резиновым бинтом и надувает его. Потом берет стетоскоп, и я понимаю, что я не псих в отличие от Миранды. Доктор светит мне в глаза фонариком. Потом мне делают рентген головы и туловища. Теперь я особенный.
Я спрашиваю: Можно будет оставить фотоснимок на память?
Мне говорят: Конечно, можно.
Нам всем велят вернуться в маленькую серую комнату и ждать, когда проявят рентгеновские снимки.
В коридоре я встречаю Миранду. Она идет мне навстречу, а за нею шаркают Динозавры.
Я спрашиваю себя, опознают ли родители в Динозаврах тех стариков с похорон Мэтью.
Голова у Миранды обмотана белым бинтом. Палец, который я сломал, зажат между двумя дощечками и тоже обмотан бинтами. Напоминает большое эскимо.
Миранда видит меня и останавливается как вкопанная. Все происходит просто замечательно.
