Анна, конечно, знала об этом, должна была знать. Тем не менее, в суете последних недель, сборов и путешествия, она совершенно забыла о школе. Ей и в голову не приходило, что скоро придётся идти в школу в таком странном месте.
Дома, во Франкфурте, школа была сплошным кошмаром. Анна сидела в темноте и вспоминала фрау Шмидт. А теперь всё начнется сначала, только на этот раз будет ещё во сто раз хуже. В школе придётся говорить по-английски.
Когда мама, ища её, поднялась наверх, Анна по-прежнему сидела неподвижно.
— Анна Елизавета Зольтен, немедленно вставай и раздевайся, ванна готова. Что такое с тобой творится? — прикрикнула мама, ставя её на ноги. — К тому времени, как помоешься, постель будет готова. Давай, я тебе помогу.
— Я сама, — вырвалась Анна.
Мама уронила руки и вздохнула, затем нахмурилась: Анна двигалась слишком медленно.
— И говори по-английски, — внезапно потребовала она.
Может, мама тоже подумала о школе. Может, она боялась за Анну, свою 'единственную немецкую детку'.
— Не буду, — по-немецки ответила Анна. Голос её звучал хрипло.
Девочка отвернулась и принялась через голову стаскивать платье. Если мама что-то и сказала, она не слышала.
Глава 8
Открытие доктора Шумахера
Приёмная доктора Шумахера явно нуждалась в ремонте. Комната была полна народа, папе, Руди и Фрицу пришлось стоять у стенки, потому что сесть было уже негде. Наконец настала их очередь.
— Отлично, — улыбнулся доктор, — кто первый?
Руди шагнул вперед. Мама рванулась, чтобы идти вместе с ним, но мальчик нахмурился.
— Я же не младенец какой-то, — пробормотал он.
— Пусть идёт сам, Клара, — сказал папа. — Иди, Руди.
Папа сел на освободившееся место рядом с женой, а Анну посадил на колени.
— Это совсем не страшно, — шепнул он дочери. — Подожди, сама увидишь.
Мама, похоже, не верила его словам. Она водила детей к врачу, только если они заболевали. У Гретхен в три года случились проблемы с гландами. У Фрица болели уши. Руди сломал руку, свалившись с дерева, на которое ему запрещено было лазить. Но обычно мама не хуже доктора знала, что делать. У неё были собственные лекарства для простуженного горла и ободранных коленей, болей в животе и даже кори. Они все переболели прямо перед тем, как ехать в Канаду, но мама была ужасно занята, ей было не до того, чтобы ещё о чем-то беспокоиться. А вдруг теперь доктор обнаружит у кого-нибудь из детей ужасную болезнь?
— Не доверяю я этим иностранным докторам, — бормотала она.
— Клара, мы теперь сами иностранцы! — напомнил ей папа, он говорил тихо, но не потрудился перейти на шёпот. — Кроме того, Франц Шумахер — такой же немец, как и ты.
Мама покачала головой, но Руди уже стоял перед ними.
— Первый здоров! — объявил доктор. — Ты следующая, Гретхен?
На этот раз мама даже и не пыталась подняться и только провожала дочь глазами, покуда за той не закрылась дверь кабинета.
— Тебе не кажется, что Гретель какая-то бледненькая? — спросила она папу.
Эрнст Зольтен расхохотался, да так, что смех целиком наполнил комнату.
— Гретхен бледненькая! Да у неё щёки всегда как розы, ты сама прекрасно знаешь!
Анна прижалась к папе и тоже рассмеялась. Трудно было даже представить себе Гретхен бледненькой.
— На пароходе она была зелёненькой!
— Ну, Анна, как нетактично с твоей стороны, — отозвался папа. — Ты одна у нас оказалась нечувствительной…
Мама сердито шикнула на них обоих.
Папа снова хихикнул и ещё сильнее обнял Анну.
Гретхен вернулась, щёки розовее прежнего. Фрида вошла в кабинет и вернулась. Фриц оставался там чуть-чуть дольше.
— Что-то, наверно, не в порядке с Фрицем… — начала мама, широко раскрыв глаза от ужаса.
— Он мне разрешил послушать моё собственное сердце, — похвастался Фриц, выскакивая обратно в приёмную.
— Отменное у вас семейство, — пророкотал доктор, протягивая руку Анне. Она соскользнула с папиных колен и вложила ладошку в руку доктора. Папа улыбнулся. Вот и ещё кто-то догадался, как завоевать доверие Анны!
Когда они скрылись в кабинете, мама с облегчением вздохнула.
— Говорил я тебе, — поддразнил её папа.
Мама кивнула, оставалась одна Анна, а Анна никогда в жизни ничем не болела.
— Хотел бы я послушать, как ты читаешь буквы, — обратился доктор к младшей из Зольтенов.
Анна замерла. Чтение! Она же не может…
Девочка посмотрела туда, куда он указывал. Ничего страшного, там только одна буква. Это нетрудно! Она же знает названия букв.
— Это 'Е'.
— Ну, а теперь следующую строчку, — попросил доктор.
Анна нахмурилась. Да, там
— Они слишком маленькие, чтобы их прочесть, — объяснила она.
Через десять минут, во всем убедившись, доктор вышел с девочкой обратно в приемную.
— Вы знаете, что этот ребенок практически ничего не видит? — строго спросил он.
Ответ был написал на растерянных лицах Эрнста и Клары. Ему стало их жаль, и он постарался говорить помягче, хотя очень на них сердился из-за Анны.
— Вернее, почти ничего не видит, — поправился он.
Мама бросилась к Анне. Если бы только девочка знала, что сейчас для мамы существует только она одна, она, которая, наконец, и в самом деле 'мамина дорогая детка'. Но Анна об этом даже и не догадывалась. Она вырвалась из жарких маминых объятий и отодвинулась в сторону.
— Конечно же, она всё видит, — Клара Зольтен отвернулась от Анны и взглянула на доктора-иностранца, которому с самого начала нечего было доверять. — Что вы имеете в виду? Просто смешно такое слышать.
Доктор переводил взгляд с одного на другого.
— У неё очень, очень слабое зрение. Ей необходимо носить очки. Анне, вероятно, надо было их надеть ещё два-три года тому назад. Но прежде, чем что-нибудь делать, надо показаться окулисту… глазному врачу.
Тут уж мама не пустила Анну одну. Все остальные ждали в приёмной у доктора Шумахера, а Анна пошла на второй этаж в кабинет доктора Мильтона. Мама недовольно нахмурилась, услышав его имя, но была уже так напугана, что протестовать побоялась.
Для Анны всё было каким-то кошмаром. Ей опять пришлось читать буквы на плакате в дальнем углу комнаты. Снова она могла разглядеть только большую букву «Е». Новый доктор посветил ей в глаза ярким фонариком. Он заставил её глядеть через разные стёклышки. И тут вдруг стали появляться остальные буквы.
— 'Ф'… «Р»… — читала Анна хрипло. — «Т»… «О»… «З», кажется…
— Теперь эти, — попросил доктор Мильтон, указывая на следующий ряд букв, но те опять были слишком маленькими.
Доктор прищёлкнул языком. Он стал быстро-быстро говорить по-английски. Мама вскинула руки и затараторила в ответ по-немецки. Доктор Мильтон отвёл их назад к доктору Шумахеру, и два доктора принялись о чём-то разговаривать. Зольтены в тревоге ждали. Анна сидела угрюмая, привычно обиженная и колючая. Она пыталась представить себе, что её тут нет. Только это не получалось.
Доктор Шумахер отвёл её в какую-то другую комнату, где её усадили в кресло и стали примерять различные оправы для очков.
— Какая симпатичная девочка, — сказал добродушный оптик.
Анна взглянула на него исподлобья.
— Даже с очками у неё не будет нормального зрения, — объяснил Франц Шумахер, когда они все опять собрались у него в кабинете. Взрослые сели на стулья. Анна стояла рядом с папой, но даже не смотрела в его сторону. Она ковыряла потертый ковер носком ботинка. Может, удастся проковырять дырку, будет для доктора хороший урок.
— Ей придётся пойти в особый класс для слабовидящих, — продолжал доктор. — Занятия там полегче, и все дети — с плохим зрением.
— Не пойдёт в школу с остальными! — простонала мама, всё ещё надеясь, что не поняла чего-то.
Доктор Шумахер спокойным, ровным тоном повторил по-немецки:
— Это очень хороший класс. Ей там будет хорошо. Тебе там понравится, Анна. Очень понравится.
Ему с самого начала приглянулась колючая маленькая девочка. Теперь, когда он представил себе, как тяжело ей было учиться в школе, ему ещё больше захотелось с ней подружиться.
Все это явственно прозвучало в его голосе, он не только убеждал её в том, что класс хороший, его интонации, даже без слов, говорили, насколько она,
