твой долг. Наверно, многие из твоих бывших одноклассников записались в армию.
— Только один, — неожиданно усмехнулся мальчик. — Айк попытался, но его не взяли из-за плоскостопия. Хороша причина не идти на войну! Он бы никому не рассказал, да мы знали, что он собирается записываться.
— Давай подумаем, — папа улыбнулся словам сына, но не позволил увести разговор в сторону, — где ты и вправду можешь принести пользу в эти дни. Да, теперь Канада — твое отечество, и если оно в тебе нуждается, ты должен идти на фронт. Но Клара — твоя мать, и сейчас ты нужен ей больше, чем Канаде.
Руди поднял голову, улыбка его исчезла:
— А тетя Таня? С мамой-то все в порядке! Кто поможет тете Тане?
Анна удивилась — на папином лице вновь появилась усмешка, слабая, нерадостная усмешка:
— Думаю, что в эту самую минуту Тане никто помочь не в силах, кроме нее самой. С раннего детства моя сестра всех защищала и поступала только так, как считала нужным. Она, если любит, то любит, бывает, даже слишком горячо, если такое возможно. Но и в упрямстве ей не откажешь. Наша мама говаривала: 'Когда Таня решила помочь, она поможет, хочешь ты этого или нет'. Если у нее есть хоть какая-то возможность выжить, сестра ни за что не сдастся.
Он глубоко вздохнул. 'Наверно, лучше уйти', — подумала Анна, но вроде бы брат и отец не обращают на нее ни малейшего внимания.
— Не пойми меня неправильно, Руди. Я ужасно боюсь за нее. Но важны и ее собственные слова. Помнишь, там в письме: 'Не пытайся ничего делать, какие бы новости до тебя ни дошли'.
Повторяя слова сестры, он непроизвольно дотронулся до нагрудного кармана пиджака, и тут Анна поняла, ей и спрашивать не надо — отец все время носит письмо с собой и в одиночестве много раз его перечитывал, пока не запомнил слово в слово.
— Прости, папа, — смутился Руди.
Анна догадалась, что брату ужасно неловко, он отвернулся от отца и стал снова пересчитывать мелочь. Папа отошел в сторону и минут пять что-то переставлял на дальних полках. А когда вернулся к детям, стал самим собой, с лица исчезла тревога.
— Думаю, тебе мучительней всего то, что ты стыдишься быть немцем, — раздался тихий голос отца. — Наверно, уже наслушался резких слов, а кто-то и вовсе перестал с тобой разговаривать, так ведь?
Руди кивнул, а потом поднял голову и поглядел папе прямо в глаза:
— Мне не просто стыдно. Это еще полбеды. Но я же помню тех, кого я знал во Франкфурте, и мне небезразлично, что с ними! Миссис Гимпел пекла имбирные пряники. От Дагмар Бергер я был без ума. А мои приятели? Где они, папа? Гельмут старше всех нас почти на два года. Воюет в Польше? У меня эти вопросы беспрерывно стучат в голове, даже когда я в университете. Раза два я чуть не ответил на занятиях по- немецки, еле поймал себя за язык.
— Соберись с силами, сын. Конечно, я тоже мог бы себе позволить с головой окунуться в подобные мысли. Но нам необходимо работать, тебе и мне.
— Работать, — пренебрежительно фыркнул Руди, будто его занятия ничего не стоили.
— Да, работать, — повторил папа. — И помогать Анне — тоже работа. Если бы Гитлера и его свору учили, как заботиться о тех, кто слабее, защищать их, а не уничтожать…
Он резко оборвал себя на полуслове. Что ему припомнилось, недоумевала девочка, глядя на отца. Наверно, сам когда-то помогал младшей сестренке? Анне всегда нравились рассказы родителей о детстве. Особенно папины истории — в них прошлое прямо оживало. Но сейчас папу ни о чем таком не спросишь.
А может, попробовать?
Вдруг радостные воспоминания лечат раны, а не бередят?
Девочка шагнула ближе к отцу, почти коснулась шершавой, грубоватой материи на рукаве пиджака, и быстро, пока хватает смелости, заговорила:
— Тетя Таня хорошо училась, правда? Или ты ей часто помогал, папа?
— Она куда лучше меня успевала по всем предметам, кроме языков. И еще — никак не могла освоить езду на велосипеде. Хотелось ей ужасно, но ничего не получалось. Изо дня в день я бегал рядом, чтобы подхватить ее, если потеряет равновесие.
— И что, научилась она кататься? — заинтересовано спросила Анна, ей представились, словно на старых коричневатых фотографиях, двое детей, девочка на велосипеде и бегущий мальчик.
— В один прекрасный день полетела птичкой, — казалось, папа до сих пор удивляется, как это у нее получилось. — Едет и кричит мне, а я уже давно отстал: 'Совсем нетрудно, Эрнст! Почему ты мне раньше не сказал, так легко!'
— Вот и у меня было то же самое, когда Руди объяснил про игру в карты и подсчет проигранных очков, — призналась Анна. — Даже не верится, как легко.
— Тебе еще долго учиться, пока полетишь птичкой, — хмыкнул старший брат.
Анна, приняв оскорбленный вид, гордо задрала голову.
— Я в себя верю. Мистер Апплби сказал: 'Вера — это когда слышишь пение птички еще прежде, чем она вылупилась из яйца'.
— А я бы все-таки сначала повысиживал яйца, — поддразнил сестру Руди.
— Я… — Анна помедлила, вспоминая слова директора. — Я буду слушать пение.
— Пение иногда нелегко расслышать, Анна, — вздохнул папа. — Но ты верь. Давайте сегодня закроем магазин пораньше и вместе пойдем домой. А то мама будет беспокоиться.
Девочка глядела на отца, пока тот запирал магазин. Когда он умудрился так ссутулиться? Дочка ему теперь по плечо!
В испуге она обернулась и заметила, что брат смотрит на нее.
— Не волнуйся, Анна, — Руди, как взрослый, взял ее под руку.
И больше ничего не сказал. О чем он — может, и сам не знает? До чего же хорошо шагать домой между братом и отцом, держа обоих под руки!
Глава 15
— Анна, сосредоточься, — потребовал Руди.
Анна вздохнула: учить алгебру — это тебе не на велосипеде кататься. Тут не полетишь птичкой, крича: 'Совсем нетрудно!' Больше похоже на те долгие дни, когда папа бежал рядом с тетей Таней и объяснял ей, как держать равновесие, а у нее ничего не получалось.
— Начинаем снова, — сказал брат. — Похоже, ты не поняла первого шага.
— Не могу больше, — Анна бросила карандаш на стол и наблюдала, как он катится по поверхности, даже не пытаясь его подхватить. Руди поймал карандаш у самого края стола.
— Прямо беда с тобой сегодня. Если не желаешь заниматься, у меня других дел полно, поинтереснее, что бы там папа ни говорил!
Давно уже Анна не замечала в голубых глазах Руди такого презрения, но она его не забыла. Опять брат думает — ну и балда! Она не балда, а просто беспокоится. Поди объясни ему, что за сложности. В таком деле Руди не помощник.
— Хорошо, еще одна, последняя попытка, — какой у него противный, холодный голос. — Или расскажи мне, чем занята твоя голова, видно же, что-то тебе мешает заниматься. И как раз, когда я…
Он замолчал и шумно выдохнул.
— Когда ты? — на мгновение любопытство взяло верх над отчаянием.
— Ну, когда ты стала все так быстро усваивать. Я уже гордиться тобой начал. Еще немного, и стала бы первой ученицей. Но если тебе все безразлично, мне тоже наплевать.
