Порой, когда время не поджимало, заглядывала под обложку, пролистывая то один, то другой томик.
Это пролистывание было очень полезно хотя бы потому, что ясно показывало ей, как мало она еще знает, какие ужасающие пробелы существуют в ее образовании, как мала ее внутренняя вселенная, С другой стороны, это пролистывание наполняло девушку упоительным чувством великих возможностей — казалось, весь мир распахнут перед ней, только учись и познавай. Столько интересного и прекрасного предстояло узнать! Выбор был огромен — целое море литературы. И в этом море Фейт начинала мало- помалу ориентироваться. Когда она перебирала увесистые тома, порой в торжественных золотых переплетах, то ощущала, что ее пальцы касаются сокровищ.
Спору нет, Фейт еще совсем маленькой девчушкой обожала книги, и летом они с Кейтом ходили в детский зал городской библиотеки, где брали сразу по десять — двенадцать книг — целую гору. Это было от ненасытности — на деле они успевали прочитать к концу дня едва ли четверть из взятого.
С тех счастливых детских дней осталось воспоминание об упоительном запахе книг — неповторимом, легко узнаваемом.
Она не знала, из каких компонентов создается этот аромат — сколько в нем от бумаги, сколько от краски или переплетного картона, но этот особенный запах всегда казался ей ароматом самих знаний. И даже сейчас, когда она была совсем взрослой, от одного запахи книги на душе становилось тепло и уютно и возвращалось детское безмятежное ощущение, что ты в безопасности, что все кругом прекрасно и мир дружелюбен к тебе. А в университетской библиотеке стоял такой густой книжный дух, что от одного прохода между рядами стеллажей у Фейт приятно кружилась голова. Вот только одно царапало душу. Шестой этаж. О нем она старалась не думать. Девушка взяла очередную книгу из тележки и, кладя ее на полку, взглянула на обложку. 'Розовый бархат: эротическая лесбийская поэзия 1900 — 1940'. Рука невольно остановилась.
Прежде чем открыть книгу, Фейт осторожно выглянула из-за стеллажа и поискала глазами Гленну. Гленна ей нравилась, она считала ее своей подругой... и лесбиянкой. Вроде бы все признаки: низковатый мужской голос, даже с намеком на хрипотцу, нескладное тело, прическа под мальчика, некрасивое лицо, отсутствие интереса к парням... По крайней мере в глазах Фейт этот набор, несомненно, указывал на склонность к однополой любви. Хотя Фейт было решительно наплевать на сексуальную ориентацию подруги, все-таки не хотелось давать какие-то объяснения, если та застанет ее с подобной книгой в руках. Лучше избежать неловкой ситуации.
Фейт открыла книгу наугад, где-то в середине, и прочитала:
Ф-фу! Неужели это написано так давно? На заре двадцатого века! Очень выразительно.
Неподалеку послышались быстрые шаги. Фейт проворно захлопнула книгу и поставила ее на нужное место на полке.
Около тележки остановилась запыхавшаяся Гленна.
— Я правильно угадала, что ты здесь, — сказала она. — Фил срочно созывает общее собрание — явка всех сотрудников обязательна.
— К чему такой пожар?
— Вообще-то мне не велено говорить, но... но тебе я скажу. — Тленна быстро оглянулась и прошептала:
— Это из-за Сью.
— А что она натворила?
— Нет, она ничего не натворила. На нее напали. Мужчина повалил ее между стеллажами и всю истискал. К счастью, она удачно вмазала ему по яйцам и вырвалась. — Тут Гленна перешла на совсем уж неслышный шепот:
— И этот тип оказался профессором истории!..
— Господи! Когда это случилось?
— Примерно час назад, — ответила Тленна. — Наверху. На шестом этаже.
2
Ян окинул взглядом помещение клубного пивного зала, нашел Бакли за дальним столиком и направился к нему. Бакли жестом подозвал официантку и заказал по кружке пива — себе и Яну.
— Самое время оттянуться после ленча, а народу что-то негусто, — сказал Ян, оглядываясь по сторонам.
— О времена, о нравы! Перехватить кружку-другую пивка за ленчем теперь не считается признаком мужчины. А на того, кто прибавит к этому стопку водки, нынче пальцем будут показывать — вместо того, чтобы восхищенно ахать. Все стали такими серьезными, такими солидными и ответственными и так озабочены своим здоровьем, что глядеть тошно! Прежде мне случалось читать лекции, будучи в стельку — буквально на автопилоте. А теперь меня совесть поедом ест, ежели за обедом я по неосторожности заглотну полкружки пива. Да, куда катится мир...
Ян рассмеялся:
— Ну, сегодня, похоже, тебе предстоит крупная разборка со своей совестью.
— Нынче особый случай. Мой день рождения, мать его перемать! Гуляю.
— Кстати, о дне рождения. У меня в кабинете подарочек для тебя.
— Твои подарок можно насадить на штырек проигрывателя?
— Не исключено.
— Молодец. Умница. Симпатяга. Подошла официантка с пивом, и Бакли потянулся за бумажником. Но Ян удержал его руку.
— Плачу я. В честь твоего дня рождения.
— Ха! С таким, как ты, приятно водиться. Ян расплатился с официанткой — тоже, кстати, его бывшей студенткой — и дал ей царские чаевые, чтобы она не подумала, что профессор — жмот. Он порой диву давался — отчего его так заботит доброе мнение о нем бывших студентов? Эта глупая особенность характера приводила к тому, что, сталкиваясь со своими прежними учениками, которых работало в университете великое множество и в самых разных местах, он вечно покупал ненужные вещи и за несуразную цену, а также давал непомерные чаевые.
Бакли прикончил первую кружку и взялся за вторую. Потом взглянул на Яна и возмущенно потряс головой.
— Сраные республиканцы!
— За что ты их так?
— У меня в трехсотой группе есть несколько молодых республиканцев. Правые фанатики. Тошно от них. Поневоле вспоминаю милашку Рейгана.
— 'Извините, президент обговорился', — процитировал Ян 'милашку Рейгана'.
— 'Никаких мне вопросов во время фотосъемки!' — подхватил Бакли.
— 'Если вы видели одну штуковину из красного дерева, вы видели их все'.
— 'За восемьдесят процентов загрязнения воздуха ответственные растения и деревья'.
— 'Кетчуп — это вкусный овощ'.
— Да-а, старые добрые времена!.. Этот артистик полагал, что во всех наших трудностях виноваты конгресс, юристы и пресса. Все, кроме него.
Ян ухмыльнулся:
— Вот главные беды нашей страны: представительная демократия, американская система юриспруденции и свободная печать. Избавиться от всего этого — и Америка превратится в рай земной.
Бакли молча пожевал губами, потом сделал большой глоток пива, довольно крякнул и изрек:
— М-да, нам по сорок пять, а неба в алмазах мы так и не увидели. Скажи по совести, разве ты думал,
