щекам своей утешительницы.
Дана испугалась, что она сейчас проснется. Тогда все усилия пойдут прахом. А на повторение у нее уже не оставалось ни сил, ни времени.
– Спи скорей! – распорядилась она сквозь Танькины пальцы, трогающие ее губы. – Тебе вставать рано!
Проснулась Дана совершенно опустошенной, измученной. Словно и не спала. Или спала, заболевая. Можно было остаться дома, сославшись на недомогание. Вид у нее был такой, что поверили бы в минуту. Но ей хотелось проверить, как там все произойдет у Таньки и не напридумывала ли она, Дана, сама себе про свою ночную силу.
Она безучастно заползла в класс и даже не ответила традиционным пинком на призывный тычок в спину интересующегося ею Лехи.
И тут все увидели Таньку.
Как в первый раз!
Будто бы освещение поменялось с ее приходом. Окна будто помыли, и солнце стало ярче светить.
Она вся была цветная, не серая, как прежде, а украшенная всеми тончайшими оттенками всех существующих колеров. Каждый светлый волосок сиял от пепельной русости до пшеничной желтизны. Глаза из скучно-тусклых превратились в мерцающие кошачье-серые. Упругой походкой прошла она к своему месту. И – действительно! – как только урок начался, первой сама вызвалась отвечать. Все прямо не поняли такого нечеловеческого героизма и затаили дыхание. А она спокойно и обстоятельно отвечала. И полуулыбка превосходства значилась на ее губах. Пораженная педила поставила ей пятерку без звука. Словно во сне. Как бы сама себе не веря.
А потом вызвала Дану. Свою, кстати говоря, любимицу. Дана вообще пользовалась любовью педагогов, потому что была легкой на слова, уверенной и улыбчивой. И всегда все знала. А если не знала, то умела наплести с три короба чего-нибудь усыпляющего учительский мозг.
Сегодня Дана медленно, на ватных ногах выдвинулась на передний фронт. Ей впервые в жизни стало жутко от множества чужих глаз. Она пыталась раскрыть рот и начать отвечать ту, в общем-то, ерунду, про которую ее спросили. Она хватала ртом воздух, одергивала юбку со всех сторон, заламывала пальцы. У нее ничего не получилось выговорить!
– Не ожидала! – протянула с нажимом учительница, вглядываясь в изменившийся облик своего прежнего классного идеала. – Два больших сюрприза у меня сегодня! И один – оч-чень неприятный! Садись! Точку тебе ставлю. И чтоб завтра!..
Дана кивнула и поплелась на свое место. С опущенной головой. Как побитая собака в конуру.
На точку эту в журнале и даже на двойку в случае чего ей было глубоко плевать. За эту суету сует ее дома в жизни не ругали.
У них считалось – главное, что жива-здорова, а умная-глупая – плевать, тем более что отметки по- любому не показатель.
Пришибло же ее только что совершенное естественно-научное открытие, касающееся ее же собственного будущего и предстоящего выбора пути и места в жизни. Она раз и навсегда поняла, что может очень многое. И что ни на что не имеет права, если самой себе желает добра и покоя.
На переменке к ней подбежала полностью преображенная Танька и принялась утешать. У нее, мол, такое было. Тут главное – в себя поверить! И все будет хорошо.
– Да я знаю, – кивнула Дана, – все в порядке, это у меня грипп начинается, ты за меня не волнуйся.
Танька почему-то смотрела на Дану во все свои глазищи, словно вспоминая что-то нереальное из нездешней жизни.
Грипп и правда к вечеру осуществился.
Через две недели, вернувшись в страну знаний, Дана созерцала плоды своего сочувствия: Танька царила в коллективе. Почти все достойные внимания парни метнулись любить ее первой незабываемой любовью. Учителя начисто забыли прежнюю неприязнь.
У Даны тоже все было по-прежнему хорошо. Все вроде встало на свои места. Как после не очень сильного, но ощутимого землетрясения: тряхнуло, качнуло, а потом все же установилось вполне надежно. Главное – не забывать, что повториться запросто может. И, если не хочешь повторения, не делать, чего не следует. Это она надолго запомнила. Хотя утешать кое-кого – утешала временами. К примеру, от мнимой несчастной любви, непонятной тоски, глупых и бесполезных мыслей о вселенском одиночестве, которое каждому человеку так и так при рождении прилагается, и надо просто научиться его использовать в мирных целях, а не оплакивать себя почем зря.
«Уезжай отсюда!»
Следующая встряска случилась в начале взрослой жизни. Когда родилась дочка.
Как и положено природой, Дана боялась за своего ребенка каждую секунду, охраняла жизнь немыслимо дорогого существа и во сне, и в бодрствовании.
Однажды, когда дочке исполнилось полгода, в стране праздновали очередной тогдашний праздник, которому, правда, скоро суждено было незаметно исчезнуть.
День Седьмого ноября. Собственно, праздновать было особенно нечего, кроме позора крушения собственной державы от рук своры бандитов, но об этом никто не только не задумывался, но и помнить не смел. Не посягал, так сказать. Напротив – все готовили салат оливье и садились с утра пораньше смотреть военный парад. Звуки военных маршей вселяли, как и было задумано, чувство уверенности и убежденности в правильности и ясности выбранного наверху пути. И всем было хорошо и спокойно. К вечеру праздник достигал высшей точки. Ибо к этому времени в организмах ликующих обитателей одной шестой суши нашей планеты накапливалась критическая масса алкоголя (парад обыкновенно начинался в 10 утра – вот и считайте).
Празднично настроенное население старалось успеть наесться-напиться до салюта. Потом полагалось приникнуть к окнам и смотреть, как по черному беззвездному небу рассыпаются разноцветные звездочки. Кто еще не потерял способность передвигаться от выпитого за день, спускался на улицу, где маячили народные массы, нестройно, но громко извергавшие из недр своих патриотических организмов боевой клич «Урррааааа!» после каждой порции блесток, выпущенных из пушек в мирное небо.
После салюта вновь возвращались к столам. Но праздник переходил в другую фазу – художественного самовыражения. Людям хотелось петь и плясать. И каждый старался как мог.
У соседки сверху гости бушевали в тот год всерьез. После нескончаемых «вихрей враждебных» из репертуара революционеров-подпольщиков начались неистовые танцы.
Все это правильнее всего было воспринимать как небольшое стихийное бедствие: побушует, пошумит и уляжется. Именно так и относилась к регулярным ежегодным всплескам соседского темперамента Дана до рождения дочки. Однако теперь шум сверху разбудил и испугал малышку, еще ничего не знавшую про обычаи своей родины. Она истошно кричала. Дана с мужем решили попросить танцоров чуть-чуть убавить задор. Ради жизни на Земле. Ради спокойного сна детей – всеобщего будущего.
Они поднялись этажом выше и робко позвонили в дверь, уверенные, что звонок их все равно не услышат.
Дверь открылась сразу. На пороге высился свекольного цвета квадратный дядька в генеральской милицейской форме. Глаза его пучились, как у китайского дракона. Ноги переступали в ритме продолжающегося танца.
– Ыыыыыыыы?! – крикнул дядька незваным гостям.
– С праздником! – дипломатически-корректно начал муж. – Мы соседи снизу. У нас дочка маленькая. Никак уснуть не может. Вы не могли бы чуть-чуть потише танцевать?
– Ыыыыыы-ыыыы! – зашелся защитник права и порядка.
