– Да! – обрадовалась Елена. – Да, именно! То самое:
– «Но ложимся в нее и становимся ею», – повторила Афанасия. – И этого не дадут. Изгонят. Но ничего. Где бы мы ни легли, а Родина одна у нас. И мы ей нужны. В любой точке мира.
– Мы не имеем права на грусть, тоску и оплакивание. Пусть плачут наши враги, – сказала вдруг Лена, повторяя то, что совсем недавно втолковывала ей Манечка.
Именно сейчас правота сестры ясно ощущалась ею и наполняла ее силой и решимостью.
– Все у нас с вами будет хорошо! И только так! И никак иначе! – уверенно проговорила она. – Ничего другого мы просто не можем себе позволить. Сказано: не передвигать межу? Вот и будем за свою межу бороться. И – увидите – наша возьмет.
Афанасия с надеждой улыбалась в ответ.
Сумерки сгущались.
Елена Михайловна в последний раз прошлась по залам, мысленно прощаясь с чудом сбереженными сокровищами и обещая им помощь и спасение.
На место двух тщательно упакованных бесценных беглецов Доменик повесил репродукции в скромных рамках. Замаскировал отсутствие. Если местное начальство нагрянет, вряд ли разберется.
Елена же отчетливо ощущала изменение атмосферы залов, где прежде висели порученные ей картины. Словно душа из комнат упорхнула.
Она загляделась на экспонаты, остающиеся в опасности. Кто знает? Суждено ли встретиться вновь?
– Не грустите! Вы их скоро увидите. Главное – самим верить и не отступать. И мне спокойно стало. Считайте – передала с рук на руки, – приобняла гостью Афанасия, – теперь уж вам о них страдать…
Они обе не знали, что им предстоит. А предстояло многое. Удивительное и неожиданное. Предстояла им жизнь, которая любит крутые повороты, ловушки и испытания – все, что ждет всех живущих, даже если они уже ни во что не верят и почти ни на что не надеются.
Часть II
Уход
1. «Весь мир – театр»
Снарядили Елену основательно. Афанасия вынесла серый балахон, резиновые черные сапоги, давно потерявшие свой лаковый галошный блеск.
– Вот, накиньте. Это пыльник моей мамы. Реликвия. Вы уж, наверное, такие одеяния и не видели.
– Видела, – улыбнулась, как милому сердцу доброму знакомцу, Елена, глядя на старенькое пальтецо. – У нас на даче несколько таких висит. От бабушек остались. Мы в них летом по грибы ходим. Такая спецодежда.
Она с готовностью оделась и переобулась. И правда: в туфельках на каблучках по лесным дорожкам далеко не уйдешь. Да и в костюмчике городском в ночном лесу выглядела бы она более чем неуместно. То ли дело пыльник! Он любую женщину превратит в не привлекающую ничье внимание бабку. И это замечательно.
– Мама у меня крупная была. Ростом вы схожи. А вот объемами… Две такие, как вы, войдут, – улыбалась Афанасия, наблюдая, как старое заношенное летнее пальто изменило их элегантную столичную гостью.
– Ничего, мне нравится, – успокоила ее Елена.
Пыльник почему-то придавал ей уверенности. В нем она чувствовала себя по-настоящему защищенной. Как будто все ушедшие бабушки, прабабушки, тети окружили ее невидимым, но мощным защитным полем.
– Мне бы еще платочек какой, – попросила она, любуясь на себя в зеркало, – понезаметнее. Я бы повязалась и слилась бы с окружающей средой насовсем.
– Правда ваша, платочка явно не хватает. Для полноты картины, – засуетилась Афанасия. – Вот, возьмите. Тоже мамин. Реликвия.
– Я все верну. Не беспокойтесь, – начала было уверять гостья, понимавшая, что не с ненужным старым хламом расстаются хозяева, снаряжая ее в путь, а с памятью о самом близком человеке.
Хранители музея улыбались ей одинаковыми улыбками. Только сейчас стало заметно сходство матери и сына. До этого в глаза бросались разнящие их черты.
Лена картинно повязалась по-крестьянски серым в черную клетку мягким шерстяным платком.
Все трое рассмеялись. Настоящая бабка-мешочница, если в лицо не всматриваться.
– Ничего себе! Вот я и бабушка-старушка! – поразилась самой себе Лена, – Одним легким движением руки…
– «Весь мир – театр», – утешила ее Афанасия.
Вот с этим мудрым напутствием, твердо веря, что миссия ее выполнима, отправилась в путь известный искусствовед, эксперт и просто решившаяся на крайние меры худенькая женщина Елена Михайловна, отважно унося с собой два сокровища, о цене которых ей и думать было страшно.
Доменик проводил Лену сквозь заросли на задворках музея. Колючие кусты шиповника цеплялись за ее несуразное одеяние.
«Хорошо, что додумались так меня приодеть», – мысленно порадовалась Лена.
Костюмчику ее явно не поздоровилось бы. Да и туфельки не придали бы уверенности, когда пришлось спускаться по такой весьма ощутимой крутизне.
Бесценные картины покоились у нее за спиной, в брезентовом рюкзаке незапамятных времен. Легкая сумка с вещами первой необходимости для трехдневной командировки не отягощала, хотя в ней, кроме всего прочего, лежали теперь еще и туфли.
Лена тихо попрощалась с провожатым у самого спуска.
– Как дойдете до станции, дайте знать, – в который уже раз повторил Доменик наставления, теперь звучавшие как заклинания и пожелания удачи. – И как в поезде окажетесь, тоже позвоните. Мы будем ждать.
– Конечно, конечно, – едва слышным шепотом уверила его Лена.
– Спускайтесь не спеша, осторожнее. Время у вас есть, – столь же тихо посоветовал