обильной, щедрой данью, такая вся естественная, домашняя, совершенно непохожая на себя, — и мне казалось, все позади, теперь начнется иная жизнь, такая, о какой я мечтала для Саши. В доме должно быть равенство, считала я, а если уж соревнование, то не за то, кто умнее, сильнее, настойчивее, а за то, чтобы побольше уступить другому, скорей простить, глубже понять. Конечно, сказывалась моя собственная неопытность. Когда человек сам не имел полноценной семьи, ему домашние отношения представляются по- книжному, идеально и отстают от правды жизни. Я всегда признавала это своим главным недостатком.
Итак, у меня появился Игорек. Не зря утверждают, будто дедовские чувства сильнее отцовских, а бабкины привязанности сильнее материнских. Свои дети возникают, когда ты молода, у тебя работа, и начинается круговерть, сумасшествие, суета, так что даже не замечаешь, как растут твои дети. А став бабкой, женщина уже возмужала и во внуке видит повторение своего материнства, только на другом уровне, более осмысленном, осознанном, а значит, счастливом.
Я любила Игорька безумно, узнавая в его мордашке черты Саши. Вообще вышел любопытный коктейль, и позже, когда Игорь вытянулся в подростка, лицо его соединило красивость матери и четкие, мужские черты отца, этакий герой — я уверена, девчонки сохли по нему, но он оставался один, никого не подпускал к себе, никому не верил.
Моя любовь к Але, пожалуй, иссушила меня, ибо волей судьбы эта любовь была односторонней, не вызывавшей ответа. Я целовала мою девочку, а она не понимала, что это значит, и плакала, физически став уже вполне взрослой, или смеялась, когда было больно, не понимая, что такое боль.
Я помогала ей одеваться, помогала передвигаться по комнате, мыла вдвоем с Марией, сперва опуская, а потом вынимая ее из ванны и каждую секунду придерживая там. Любовь к Алечке превратилась в терпение и жалость, а маленький пушистый Игорек излучал ответную улыбку, радость при виде своей бабки, ворковал, точно птенец, и как сладки были его первые слюнявые поцелуи и как бессола его чистая слюнка!
Теплый огонек трепетал в моем сердце, невостребованное материнство сладко щемило душу, жертвенность взрослого, готового раскинуть крыло над теплым комочком близкой жизни, вела меня.
За месяцы, пока Ирина была в отпуске, у нас не возникло ни единого разногласия. К ней приезжала мать, а летом она увезла Игорька к родителям. Я обнимала внука со слезами, жалела его — казалось, комары и мухи заедят его там, — и вышло так, что я плакала, провожая Ирину.
Слава богу, думала я.
Вернувшись, невестка в первый же вечер, прямо при мне стала примерять свои старые платья, показав несколько новых моделей, привезенных от матери. Начала она вкрадчиво, тихо вышла, повозилась, бесшумно появилась в темно-синем, которое я подарила Марии, а та отдала ей. Вид получился строгий, на высоких каблуках Ирина выглядела еще выше, но и как-то тоньше, скромней.
— Что скажете, Софья Сергеевна? — спросила она меня, покрутившись перед зеркалом, посмотрела прямо в глаза.
— Хорошо, — покладисто согласилась я, но сердце снова тревожно сжалось: куда моему Саше такую птицу. Но виду не подала, кивнула: Сдержанно и элегантно.
Ирина не улыбнулась, будто моя поддержка ее совершенно не интересовала, и словно назло вышла в красном костюме. Ничего не скажешь, она похудела после родов, девическая припухлость исчезла, тело подобралось, стало взрослее и строже, колени остались такими же, зато грудь заметно пополнела и стала еще привлекательней. Передо мной стояла зрелая, полная сил и земных соков женщина, знающая себе цену.
Взор Ирины посветлел, прояснился — он всегда прояснялся, едва она сосредоточивалась на новой цели. И не успел Саша возникнуть после работы в комнате, целуя Игорька, как она сказала:
— Теперь займемся тобой.
Сашка мечтал о школьном отпуске как о манне небесной: два месяца, какое счастье! Планировал рыбалку, поездку в Москву, простое безделье. Бедный, бедный Саша, его так беспечно радовали эти малые малости, что я ночи не спала — ну почему он ни к чему не стремится, ведь и в школе можно чем-то увлечься, что-то полезное сделать, этим жить… Но он был просто учителем, обыкновенным, рядовым. Наконец-то у него получалось легко, без напряжения, и он довольствовался немногим.
А главное, чего убиваюсь я, если сама всегда и во всем обходилась малым? Что посеешь, то и пожнешь. И кому какое дело, что ты жила в иных обстоятельствах, а сын — совсем в иных! — продолжает твой же характер.
Ирина вышла на работу, отдав Игорька мне, точнее, Марии. Позже пришлось устроить его в детсад, но пока была жива моя благодетельница, внук находился на нашем попечении, был здоров, весел, подружился с Алей. И та, кажется, тоже что-то понимала. Улыбалась, мычала, поднимала, тряся головой, руку в сторону Игорька. С работы Ирина залетала за Игорем, часто на директорской машине, озабоченная, деловая, в багажнике, я знала, авоська с продуктами, и однажды, как сейчас помню, в мае — потому что шли экзамены в школе и Саша был там, — приехала за Игорем вместе с мужем, оживленная, ликующая, разом посвежевшая еще больше.
Они вошли к нам, и с порога Ирина сообщила, что Сашу ждут на новой работе, в физической лаборатории одного профессора, друга ее директора, это он — душка, устроил все, как она просила, и теперь у Александра новые горизонты. Остается поклониться любимой школе, расшаркаться за приют, это — благородное заведение, но ученые там не возникают, физиков-кандидатов школа не создает, адью, арриведерчи и — вперед.
Саша мялся, глядел под ноги, оказывается, в лабораторию требовалось явиться срочно, без всяких промедлений, там кто-то умер, место покойника забронировано по просьбе Героя, депутата, доктора, и у сына срывался вымечтанный двухмесячный отпуск.
— Ты что! — смеялась Ирина. — Рехнулся? Да такое, может, раз в жизни бывает. А мы же с тобой договаривались — любой ценой.
— Это ты говорила, — бурчал Сашка, — я не соглашался.
— Соглашался! — кричала Ирина. — Еще как соглашался! Верно, Софья Сергеевна?
Впервые я подумала: меняется стиль. Раньше молчаливая тракторная настойчивость, теперь атакующая открытость и уверенная прямота. Но что я могла сказать?..
В том-то и дело, что Ирина всегда оказывалась права! Как лучше: с отдельной квартирой или у меня, в маленькой комнатушке? Ответ однозначен. Где лучше Саше, в школе или лаборатории? Прямо скажу, я мечтала не о скромном учителе физики, но не все же сразу.
Бороться с невесткой решительно невозможно — в каждом конкретном случае она права, — и все же бороться было надо, надо. Как? Я не знала сама. Но, побеждая, всякий раз Ирина становилась откровенней, даже нахальней. После новой победы она набиралась новых сил и уверенности. Все это хитро сплавлялось в ее голове, и возникала убежденность, знание, мировоззрение.
Уже через неделю Саша работал в лаборатории на жалкой должности в девяносто рублей — меньше, чем в школе, — но это вдохновляло Ирину.
— Теперь, — уверяла она его, — тебе следует определить, чем именно ты станешь заниматься. Техникой? Теорией?
Она прохаживалась по комнате, и от нее нелегко было оторвать глаза: гибкая, как лозинка, твердая, как металлическая струна, уверенная, как генерал в канун сражения.
— В теории ты не силен! Займись-ка техникой, может, твоя правда — в руках.
Как она чуяла моего Сашку! Будто это не сложная личность, а электрическая пробка, накрутил проволоку, ввернул в гнездо и пожалуйста! — горит.
Александр занялся лабораторной техникой и через год получал двести рублей. Слава о его необыкновенных руках дошла даже до нашей читалки через венгерского студента, который потом стал мужем Лизы: у того в академическом институте были земляки, один практиковался в физической лаборатории, и Сашка как-то там ему крепко помог при опытах, спас диссертацию, по причине чего состоялся дружеский банкет в ресторане.
Профессор на Сашку не мог надышаться, благодарил Ирининого директора, накидывал сыну какие-то бесконечные премии, и мои молодожены расправили перышки.
Теперь усилия сосредоточивались на сыне.
Он явился в новом костюме роскошного пошива, с полосатым галстуком, в иностранной рубашке, из
