сражаться с нами'. На основании бесед с германскими морскими офицерами и официальными лицами Думас заключил, что 'опасения войны с Англией в этой стране очень велики'. В своем донесении Думас особо подчеркнул отношение к Фишеру, который в Германии рассматривался как 'сильная личность', способная принять решение об уничтожении германского флота. Кем-то брошенный клич 'Фишер наступает!' вызвал настоящую панику в Киле в январе 1907 г., где в течение двух дней родители не пускали детей в школу, ожидая с минуты на минуту нападения английского флота. Паника случилась и на берлинской бирже. А несколько лет спустя адмирал фон Мюллер охарактеризовал английскому послу Фишера как 'архи-негодяя', хотевшего увековечить себя 'трафальгарским' разгромом Германии и войти в историю под именем лорда Фишера Гельголандского'[397].
Насколько все же были реальны угрозы, исходившие от Фишера? Мнения историков на этот счет существенно различаются. Профессор Мардер был убежден, что предложение первого морского лорда 'копенгагировать' германский флот не следует принимать всерьез[398]. Другие авторитетные специалисты как, например, Джонатан Стейнберг и Раддок Маккей придерживаются мнения, что такие заявления, исходившие от человека, облеченного большой властью и пользовавшегося огромным влиянием, сбрасывать со счетов нельзя[399]. Нам представляется, что угрозу превентивной войны Англии против Германии и готовность Фишера ее осуществить нельзя считать совсем уж беспочвенной. В конце концов, Англия разгромила датский флот на рейде Копенгагена без объявления войны в начале XIX века, а в 1940 г. Уинстон Черчилль взял на себя смелость отдать приказ об уничтожении флота своих союзников французов в портах Северной Африки. Такой человек как Фишер, имей он одобрение верхов, тем более мог отдать приказ атаковать немецкий флот. Во всяком случае, впоследствии в своих мемуарах старый адмирал сожалел, что в то время в Англии не было 'сильной личности', которая взяла бы на себя смелость отдать такой приказ. 'Увы! — писал Фишер, — у нас не нашлось ни Питта, ни Бисмарка, ни Гамбетты'[400] .
Таким образом, после шока, полученного в конце 1904 — начале 1905 гг., англо-германские отношения так и не смогли вернуться в нормальное русло. Именно с 1905 г., после того как комитет по разработке проектов новых линейных кораблей завершил свою работу, британский военно-морской флот начал подготовку к перераспределению своих главных сил, имея в виду прежде всего возможность военного столкновения с Германией.
Немцы, чрезвычайно обеспокоенные складыванием англо-французской антанты, предприняли рискованную попытку вбить клин между двумя державами, пытаясь использовать для этой цели французское проникновение в Марокко. Согласно достигнутой в 1904 г. договоренности, Великобритания обещала дипломатическую поддержку французской политики в Марокко в обмен на аналогичную поддержку Францией британской политики в Египте.
Когда немцы вмешались в марокканские дела, у них не было ясного представления, что они собственно там будут делать. Они хотели показать, что Германию нельзя игнорировать ни в одном мировом вопросе и смутно надеялись ослабить англо-французскую антанту. В Берлине жаловались, что их не уведомили официально об англо-французском соглашении относительно Марокко, словно ничто в мире не могло происходить без их разрешения. Поэтому они упорно подходили к Марокко как к независимой стране, и Вильгельм II во всеуслышание заявил об этом, когда 31 марта 1905 г. прибыл в Танжер. Франко-германские отношения достигли крайней степени напряженности. В британских коридорах власти также нашлось немало сторонников жесткой позиции по отношению к Берлину. Луи Малле — один из лидеров антигерманской группировки в Форин Оффис — заявил, что Англия 'должна воевать, если в этом будет необходимость', чтобы не допустить попадания Франции в зависимость от Германии[401] .
В Великобритании очень болезненно относились к возможности получения какой-либо европейской державой военно-морской базы у западного входа в Средиземное море. У министра иностранных дел Ленсдауна возникли сильные подозрения, что Германия собирается потребовать себе такую базу в Марокко в обмен на признание французской гегемонии в этой стране.
По поручению Ленсдауна Луи Малле отправился к Фишеру для консультации о возможных последствиях получения немцами военно-морской базы в Марокко. О своем разговоре с Фишером Малле написал два дня спустя английскому послу в Париже Фрэнсису Берти. По словам Малле, первый морской лорд предположил, что немцы, скорее всего, потребуют Могадор и что англичанам взамен, пожалуй, следовало бы потребовать Танжер. Впрочем, адмирал уверил своего собеседника, что все страхи относительно появления немецкой базы на марокканском побережье — чепуха, поскольку она никаких особых преимуществ, противнику не даст. Однако Фишер тут же сообщил Малле, что он собирается заявить министру иностранных дел, что такая база в руках немцев будет представлять огромную опасность британскому господству на морях и что ее возникновение следует использовать как повод к войне. Малле прокомментировал это следующим образом: 'Он (Фишер. — Д. Л.) отличный парень и прямо-таки горит желанием воевать с Германией'[402].
О том, что Фишер не предавал серьёзного значения приобретению немцами военно-морской базы в Марокко, свидетельствует и письмо немецкого посла Меттерниха, написанное несколько месяцев спустя после указанных событий. 'Лорд Туидмаут, — писал Меттерних, — заявил, что Германия, очевидно, желает укорениться на атлантическом побережье Марокко, заняв там угольную станцию или порт. При определенных обстоятельствах британское правительство не стало бы этому противиться. Лорд Туидмаут недавно обсудил проблему с адмиралом сэром Джоном Фишером, который сказал, что не имеет возражений против приобретения Германией порта на Атлантическом побережье, добавив: 'Если мы действительно собираемся воевать с Германией, должно же быть что-то, что мы будем бомбардировать. (Пометка кайзера: 'Повсюду Фишер!')'[403].
Американский историк Джон Кутан, по-видимому, прав, утверждая, что Фишер 'намеренно собирался использовать кризис для провокации англо-французского нападения на Германию'[404].
Сразу же после разговора с Луи Малле неутомимый адмирал садится за послание к шефу своего собеседника лорду Ленсдауну. Это письмо заслуживает того, чтобы привести из него пространную цитату: 'Совершенно ясно, что немцы захотят порт на побережье Марокко, и вне всякого сомнения такой порт в их распоряжении представит смертельную угрозу для нас с военно-морской точки зрения и должен быть немедленно использован как повод к войне, если мы не получим Танжера… Кажется это золотая возможность начать войну против немцев в союзе с французами, и я искренне надеюсь, что Вы сможете довести до этого… Вся моя надежда, что Вы пошлете телеграмму в Париж о том, что британский и французский флоты отныне одно целое. Через сутки мы могли бы овладеть германским флотом, Кильским каналом и Шлезвиг-Гольштейном'[405].
Получив воинственное послание первого морского лорда, не на шутку перепуганный Ленсдаун отбил телеграмму премьеру Бальфуру: 'Германия будет оказывать давление на Францию, чтобы получить порт на побережье Марокко. Адмиралтейство считает такой исход фатальным. Могу ли я дать совет французскому правительству не уступать до тех пор, пока мы не используем все средства на переговорах, чтобы избежать выполнения этого требования?'[406].
Заручившись одобрением Бальфура, Ленсдаун проинструктировал Берти обещать французскому правительству 'любую поддержку с нашей стороны' в противостоянии германскому давлению. Такое обещание фактически связывало правительство Бальфура обязательством ввязаться в войну на континенте в случае нападения Германии на Францию. По-видимому, члены кабинета имели самое смутное представление о последствиях такого шага для Великобритании. Поддержка континентального союзника для англичан традиционно означала корабли и деньги. Однако в начале XX столетия европейский баланс сил был уже совсем иным. Вильгельм II справедливо заметил, что 'никакой флот не сможет защитить Париж'. Французский премьер, в свою очередь, сожалел, что 'Королевский флот не может передвигаться на колесах'. Для Ленсдауна обещать поддержку было гораздо легче, чем для Великобритании действительно оказать таковую в случае начала войны в Европе. И это в условиях, когда главный континентальный союзник Франции — Россия — был по рукам и ногам связан войной на Дальнем Востоке и терпел от японцев одно поражение за другим.
Фишера, чья ложь относительно военной ценности теоретической германской базы в Марокко
