— Ты хочешь сказать…
— Вот именно. Но, — я прикрыл ей рот ладонью, — все расспросы потом. Сколько сейчас времени?
— Без четверти десять.
— До полуночи, до Пасхи у нас с тобой…
— Два часа пятнадцать минут.
— Следовательно, все то, что мы не успели сделать за этот год, мы должны успеть сделать за эти два часа пятнадцать минут.
— Я не понимаю…
— Я и сам тоже. Просто — чувствую, дочка.
«Как рыба в воде». Хвастун. Вот он, настоящий цейтнот. Я поспешил закрыть дверь и выключить в доме весь свет, занавесил шторы. Маша зажгла свечу. Мурзик мирно спал в кресле, а мы в сотый раз, наверное, вчитывались в эти слова, которые давно знали наизусть:
— Папа, ты слышал?
— Может, ветер?
— Папа…
Я посмотрел на Машу и понял, что именно сейчас должен быть сильным. Ради нее. Выйти на улицу с топором? А если он или они только этого и ждут. Думай, думай.
— Маша, отвлекись. Давай рассуждать вслух. Предположим, те двое, кто должен вернуться, — мы. Итак, мы вернулись на Мару.
В дальнем углу сада кто-то свистнул. С противоположного конца озера отозвались в ответ. Эх, Полкана бы сюда!
— Родовое проклятье, следовательно, мы можем его снять. Так?
— И снять именно в ту же роковую ночь. Почему в ту же, папа?
— Радость моя, кажется, я понимаю. Помнишь, Лек сказал, что Корнилий хотел первую службу провести на какой-то большой православный праздник…
— Это была Пасха!
— Продолжим. Но почему снова — «некому помочь»? Хотя, что я спрашиваю. Действительно, некому.
Между тем вокруг нашего дома что-то происходило. Мне показалось, чья-то тень мелькнула возле окна.
— Христос моя сила, Бог и Господь! Христос моя сила, Бог и Господь! Молись и ты, дочка, больше нам надеяться не на кого.
— Папа, а может, рванем через сад к Бирюковым?
— Навряд ли добежим. Христос моя сила… Но все-таки мы смогли узнать Гоита. Именно в этот, последний день.
— Значит, у нас есть шанс?
— «И снова будет некому помочь»… Он хотел разобраться с нами по дороге в церковь, где-нибудь в поле. Теперь приходится вот осаждать нас… Подожди, дочь, я размышляю вслух. Гоит явно не один.
— Отроки?
— Похоже. И не боятся. Почему не боятся? Ночь — та же, почему? Маша, какое завтра число?
— Через пятьдесят пять минут будет 1 мая.
— Господи, спасибо! Я все понял, Машенька.
Радость открытия была так велика, что я вскочил и подбежав к окну, закричал:
— Гоит, мы все знаем. Все!
— Папа, Что ты делаешь?!
— Радуюсь. Знание — сила, дочка.
— Нет, я не сумасшедший. Я все понял. Корнилия и Анну убили не просто в ночь на Пасху. Их убили сегодня!
— Не поняла.
— В ту роковую ночь было тоже 1 мая, понимаешь? И в Европе, и у нас это считалось днем, когда вся нечисть справляет свой собственный праздник.
— Точно. Вальпургиева ночь!
— Она самая. А теперь вспомни, как в гимнах святой Патрик называл Христа? Солнцем! «Мы тоже верим в Солнце — Солнце Правды — Христа». Как же я раньше не догадался! Теперь идем дальше. В церкви на Маре не было ни одной службы! Она никогда не была действующей.
— Папа, но остаются две последние строчки. Солнце встанет над Марой, если какой-то человек не пробудет свою совесть. Разве Христос не может победить без чьей-то помощи?
— Может, дочка, может, но ради кого Он на крест пошел?
— Ради нас.
— Кстати о кресте. Бери в руки крест Анны, дай мне крест Корнилия. Спасибо. Ради нас, ради нас… Сколько еще времени до полуночи? Сорок минут. Лека!
— Папа!
— Ты слышишь меня, Лека? Ведь слышишь! Не хочешь ответить на вопрос моей дочери? Ты же здесь, я знаю. Малыга, почему же твой смелый друг трусит? Боится геенны огненной — и продолжает распинать Христа?
— Папочка, — Маша заплакала, — я боюсь. Что ты такое говоришь?
— Не бойся. «Христос моя сила, Бог и Господь». Неужели ты не догадалась, каким было последнее