объясниться.
Оторвав взгляд от камина, Сидорин посмотрев на подошедшего и выдержав паузу в несколько секунд, ответил:
— Неудачное начало, Павел Валерьевич. Про Чебурашку было лучше.
— Вот как?
— Я не люблю интеллигенцию. Более того, само ее существование считаю мифом.
— Интересно. То есть, интеллигенции нет? — Павел Валерьевич догадался, что наступил Сидорину на любимую мозоль, и, радуясь завязавшемуся разговору, сел рядом с этим странным человеком.
— Все что существует, имеет определение. Так? — спросил Асинкрит.
— Конечно.
— Вот камин. От греческого каминос — очаг. Пристенная открытая печь с прямым дымоходом. А что такое интеллигенция, Павел Валерьевич?
Исаев задумался, но только на мгновение.
— Ну, интеллигент, это культурный человек, занимающийся умственным трудом. Такое определение подходит?
— А если культурного человека выгонят с умственной работы и ему придется идти в грузчики, он останется интеллигентом?
— Да. Культура же с ним останется.
— Следовательно, вон тот лесник, на мой взгляд, очень культурный человек — интеллигент?
— Что вы меня запутываете. Нет, у него же нет образования.
— Я не запутываю, а пытаюсь понять. По-вашему, получил образование — и стал интеллигентом?
— Нет, нужно что-то еще…
— Уметь подавать даме пальто?
— Это трудно выразить словами… Впрочем, нет. Нашел! — воскликнул Исаев, — слово нашел: поступок. Вот какая триада получается: образование, культура плюс готовность на поступок.
— Что ж, это любопытно. — Теперь Сидорин смотрел на собеседника с неподдельным интересом. — Вы готовы на поступок, Павел Валерьевич?
— Вы что-то хотите мне предложить, Асинкрит Васильевич?
— Да. Совершить поступок, достойный интеллигента, если уж вы настаиваете на принадлежности к этому классу. Откажитесь от депутатской неприкосновенности. Если ваша совесть чиста, чего вам бояться?
Едва Сидорин успел договорить последнюю фразу, как Исаев молча встал и вышел из комнаты.
Но Асинкрит не долго пробыл в одиночестве. К нему подошел Петрович и спросил:
— Смотрю на вас — не пьете…
— Так вы тоже…
— Перед охотой не стоит этого делать.
— Согласен.
Помолчали.
— Скажите…
— Асинкрит.
— Асинкрит. Мы с вами не могли где-нибудь раньше встречаться?
— А как ваша фамилия, Николай Петрович? — позже Сидорин не раз вспоминал эту встречу, хорошо осознавая всю парадоксальность момента и своего поведения: несколько месяцев он истово искал человека, у которого в лесу мог жить до аварии, а когда этот человек сам подошел к нему, Асинкрит, может быть находясь под впечатлением от разговора с Исаевым, не обратил на него в сущности никакого внимания.
— Федулаев, — ответил лесник.
— Федулаев? Вы брат Григория Петровича? — радости Сидорина не было предела.
— Вы Гришку знаете?
— Я у него дома ночевал, он мне ваш адрес дал. Видимо, брат ваш писал обо мне?
— Наверное, так это и было, — сказал уклончиво Федулаев, окончательно поняв, что Сидорин не узнает его. Как же так, может с ним случмлась какая-то беда?
— Григорий Петрович говорил, что вы знатный охотник, особенно волкам от вас достается.
— Доставалось, пока одного человека не повстречал…
— Случаем не Пажетнова…
— Нет, не знаю такого. Другой. Молодой совсем, навроде вас. Уж больно он живность всякую любил, а вот людей сторонился. Век бы их не видеть, говорил. Будь моя воля, родился бы зверем…
— Надо же. — И опять не екнуло сердце у Сидорина. А лесник недоговорил: вошедший в начальственный вкус Большаков скомандовал:
— Господа-товарищи, завтра рано вставать. Расходимся. После охоты наговоримся вволю.
— И то верно, — сказал Сидорин, — мы еще побеседуем с вами, Николай Петрович.
— Не возражаю, Асинкрит… как вас по-батюшке?
— Просто Асинкрит.
— Нет, нельзя. Говорят, вы начальник.
При этих словах Сидорин рассмеялся от души.
— На охоте нет начальников, Николай Петрович.
— Что ж, тогда и я для вас просто Петрович.
Глава сорок пятая.
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.
Пробормотав: «Не надо бояться человека с ружьем» Асинкрит принял от Большакова оружие, который сказал ему: «А то как-то не по-человечески. Вам и самому неловко будет». Пришлось соглашаться и на защитную одежду, тем более, что ночью выпал обильный снег.
Кирилл Андреевич дал последнее указание новичкам:
— Убойные места у волка невелики по площади, и считайте, что они — точки. Поднимайте плавно ружье, осязайте ложу плечом, а шейку ружья пальцами, чувствуйте цевье, вонзайте взгляд ваш в эту нужную точку, глядите, как мушка завернулась в волчью шерсть, спускайте курок!
— Да ты поэт, Андреич, — сказал кто-то.
— И, правда, откуда он таких слов набрался, Петрович? — спросил Сидорин Федулаева.
— Так он же всю жизнь в лесу живет, поневоле поэтом сделаешься.
Говорят, жребий слеп, но, видимо, только на один глаз. Иначе бы не оказались на номере рядом Исаев и Асинкрит, который не скрывал, что собирается не охотиться, а отбывать номер. А вот Павел Валерьевич был настроен решительно. Он старательно изображал из себя бывалого охотника. Хмурил брови, ласково гладил свое ружье, и бормотал тихо, но так, чтобы это слышали другие: «Не подведи, родная. Сегодня наша коллекция увеличится».
Ну, а дальше началось то, что, в сущности продолжается с тех пор, когда пути волка и человека пересеклись впервые…
Охота велась по всем правилам. Сначала загонщики стучали по деревьям, затем стали перекликаться: волков поднимали с лежки мирными звуками так, чтобы они встали, потянулись, послушали и, подосадовав на случайно пришедших к окладу лесорубов, пошли трусцой к лазу… Все дальнейшее было делом техники. Наверное, только Сидорин не поддался охотничьему азарту. Более того, у него вдруг сильно заболела голова, перед глазами полетели золотистые мушки. Он умыл лицо снегом. Не помогло. Со всех сторон раздавались крики, стрельба, только на их с Исаевым участке ничего не происходило. И вдруг… Нет, Большаков был прав, рассказывая начинающим охотникам, как волки выходят на номера. Но эта крупная,
