— Так, вот она.
— Спасибо. «Деревенские друзья».
— И это есть.
— Приятно иметь дело со специалистом. «У перевоза».
— Есть этюд к ней.
— Не важно. И, пожалуй, еще нам понадобится «Девочка среди берез».
— Моя любимая вещь.
— Правда? Ну, а теперь смотрите. В «Именинах» видите девочку, стоящую чуть дальше всех?
— В платочке? — переспросила Галина.
— Да. Теперь дальше. «Деревенские друзья» — нет, не та, что играет на… кажется это балалайка… Или мандолина? Не важно. Слева, опять в платочке.
— Слушайте, она же похожа, на девочку из «Именин»! — воскликнула Лиза.
— Что вы говорите? А что вы скажите…
— Не продолжайте, я все поняла… — перебила Лиза Сидорина. — И «Перевоз»… И «Девочка среди берез». Галя, видишь?
— Вижу, только среди берез скорее уже девушка стоит, а не девочка.
— Правильно, но черты лица — те же самые. Асинкрит, не смейтесь, мне это действительно важно: Дмитрий познакомил вас с потомками этой девушки? Вы можете назвать ее имя?
— С потомками? Берите выше. Ну? Смелее, смелее.
— Она — жива?!
— Жива и здорова, как можно быть здоровым в сто лет.
— Какой же вы молодец! Галька, ты не понимаешь…
— Куда мне…
— Не обижайся, дорогая, — в порыве эмоций Толстикова поцеловала подругу, — это так… здорово. Асинкрит, вы с ней говорили?
— Больше расспрашивал Дмитрий, я встревал изредка. Вот — кассеты с записями, вот расшифровка. Здесь современные фотографии — Агафья Ниловна…
— Ее зовут Агафья Ниловна?
— Девичья фамилия Крылова. Вот ее папа, Нил Родионович.
— Как же вы смогли?
— Это Дмитрию спасибо. Говорю же, уникальный человек — в один день все сделал.
— А вот здесь женщина…
— Которая? Пелагея Яковлевна — мама. Есть предположение, что она — родственница Сороки… И, наконец, она сама, наша Агафья Ниловна.
Лиза прочитала подпись под снимком:
— Иванова Агафья Ниловна. Галя, посмотри, какое лицо. Сколько ей на этом снимке?
— Девяносто пять.
— Уму непостижимо.
— Я немножко в ее фамилиях запутался. Вот статья про нее Дмитрия в краеведческом альманахе. Здесь он об Агафье Ниловне как о Семеновой пишет. Это фамилия ее мужа от второго брака. Почему под фото написано «Иванова» — не знаю.
— Асинкрит, разве это важно? Господи, если б вы знали, что сделали для меня.
— Догадываюсь, — скромно ответил Сидорин, — а вот вы еще нет.
— Почему?
— А потому что главный подарок еще впереди. Так, прошу всех отвернуться. Я серьезно.
— Асинкрит, я понимаю, что ты герой, — начала было Глазунова, — но…
— Галя, я не шучу. Отворачивайтесь.
Глава семнадцатая.
Я не волшебник…
Сидорин достал из рюкзака рулон, обернутый в газету.
— Теперь можно открыть.
— Что это? — у Лизы от нетерпения почему-то зачесался нос.
— Разворачивайте и смотрите. Она теперь ваша.
— Да рви ты ее, бумагу эту, — подсказала Галина.
— Асинкрит… Это — Богданов?! Настоящий?
— Самый что ни на есть. — Сидорин никогда не думал, что подарки так приятно делать, даже приятнее, чем получать самому.
— Нет, я не могу принять… Ведь это же…
— Правильно, Николай Петрович Богданов-Бельский. Прочитайте на обороте.
— Зачем? Я и так вижу.
— Нет, все равно, прочитайте.
Лиза перевернула холст и прочитала: «Моей доброй помощнице Агафьюшке на долгую память. Храни тебя Господь. Н.Богданов. 1920 год».
Картина изображала двух девушек, сидевших, взявшись за руки возле террасы большого деревенского дома. Спускается ночь, и только свет луны освещает террасу, касты сирени, милые и грустные лица девушек.
— Помните девочку с балалайкой в руке? Это она, уже повзрослевшая. Аня, Зольникова Аня, дочь местного учителя. Богданов из Островно уехал навсегда в двадцатом, так что все сходится. Если они с женой Агафье подарили корову, то почему ему было не подарить картину?
— Асинкрит, повторяю, я не смогу ее принять, — Лиза положила картину на стол.
— Ну почему, Алиса? — Глазунова расправила рулон. — Я в этом не очень понимаю, но если ты художника изучаешь, любишь его творчество… Нет, не понимаю.
— Ему место в музее, — тихо, но решительно возразила Толстикова. — Слишком дорогой для меня подарок.
— Чудо ты в перьях, Алиса, — вздохнула Галина, — я бы на твоем месте…
— Стоп, девушки, — поднял руку Сидорин, взывая к тишине, — не будем препираться. Еще раз по порядку. Я рассказал Агафье Ниловне, кто и почему интересуется Николаем Петровичем Богдановым. Когда мы прощались, она вышла и протянула мне рулон. Знаете, что мне сказала эта мудрая женщина? Берите, говорит и подарите той девочке. Раз ей в душу Николай Петрович со своими картинами запал, значит, хороший она человек. Так ей и передайте. Честное слово, — продолжал Асинкрит, — я тоже отказываться начал, что-то про родственников говорить, про ценность картины. Улыбнулась Агафья Ниловна, она вообще — удивительная: ум ясный, душа светлая, хотя и физически немощна. Кажется, она совершенно лишена чувства злобы, ненависти… Так вот, улыбнулась Агафья Ниловна в ответ и молвит, тихо так: «Сынок, для меня ценность картины — в том, человеке, что ее рисовал, в том, что я на ней молодая, с подругой сердечной своей. Николая Петровича больше нет, Анечки тоже, скоро и меня не станет. А родственники… Много их у меня — дети, внуки, правнуки. Кому-то одному подарю — другие обижаться будут. Нет уж, бери картину и вези той девушке». Что я и сделал, Елизавета Михайловна. Захотите в музей картину отдать — воля ваша. Захотите продать — тоже право имеете. Ну что, Галина, — уже обращаясь к Глазуновой спросил, закончив свою речь, Асинкрит, — убедительно?
— Сильно, — похвалила та. — Вот что значит мужская логика.
— Если она сама… — было видно, что внутри Толстиковой еще идет борьба, — это другое дело… Асинкрит, спасибо вам.
— Да уж ладно…
— Нет, правда, я думала, что больше никогда не смогу радоваться, а тут такая радость…
— А ты думала, почему он так сиял, когда пришел? — Галина была счастлива за подругу. Она хотела
