И Ксюша Бородина.
И вдруг прокричал: «Бутылка!»
— Будет тебе даже три, если скажешь.
— Скажешь… Ой, что это я? Конечно, скажу, — поправился человек.
— Почему комедию ломаешь и придурка из себя корчишь?
— Почему придурка? Нормального человека. Это вы — придурки.
— Кто?
— В смысле, все остальные.
— Понятно. Ты один — нормальный, а все остальные — придурки?
— Не совсем один, но в принципе, все верно. А что ты так на меня смотришь? Посмотри, что с народом делают, а он все равно молчит в тряпочку. Водка есть, телевизор есть — что еще надо? Придурки.
— А ты другой? Кстати, как тебя зовут, трибун?
— Костя. Костя Корин. Да, другой. Налогов не плачу, в армии не служил, в выборах не учувствую.
— Понимаю. Придурки — это все, кроме тебя?
— Точно. Не обижайся, друг.
— Кто?
— Друг. Как говорил дядя Леша Старосельский, ты не безнадежен.
— Спасибо. Говоришь так, потому что пустую бутылку ждешь, рыцарь стеклотары?
— Не только поэтому. Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял… Вот, скажи: сколько сейчас времени?
— У меня нет часов. Впрочем, есть мобильник… Надо же, — огорчился Сидорин, — отключен. А я гадаю, почему мне никто не звонит.
— Тогда спроси у кого-нибудь.
— Тебе это очень надо?
— Спроси, — Корин был настойчив.
Сидорин посмотрел по сторонам. Из-за угла дома вышла девочка-подросток. Сидорин окликнул ее:
— Не скажете, сколько времени?
Девочка остановилась, внимательно посмотрела на Асинкрита.
— Без пятнадцати шесть.
— Спасибо.
— Пожалуйста, — девочка была сама вежливость. — До свидания.
— До свидания. Ты слышал? — спросил Сидорин Корина. — Без пятнадцати шесть.
— Слышал, не глухой. Значит, по-вашему — без пятнадцати шесть. А по-моему — без пятнадцати пять.
— По-твоему, — съехидничал Асинкрит.
— Ага.
— Опять придуряешься?
— Отнюдь.
— Боже, какие мы слова знаем.
— Слова знаем…
— Ты опять за свое?
— Прости, забылся. Не дураки, знаем. Мое время — самое правильное. Астрономическое. А через месяц и три дня вас всех заставят перевести часы на час назад. Всех, кроме меня.
— А ты, непоколебимый, не переведешь?
— Не переведу.
— Забавно, Костя, но мы отвлеклись. Меня интересует, что находилось раньше на месте вот этого дома.
— Дом, только другой.
— Барак?
— Ага. Пей скорее свое пиво.
— Не гони, Костенька… А может, кого-нибудь из жильцов помнишь?
— Всех — вряд ли: восемь квартир, я еще в начальную школу ходил. Но с дядей Лешей…
— Старосельским?
— Ага. С дядей Лешей даже дружил. Наш был человек.
— Тоже жил по своему времени?
— Зря смеешься. По собственному времени я один живу. Дядя Леша он… он… Слушай, что пристал? Умер дядя Леша. Вода у него в легких стала собираться. Сили… семи…
— Силикоз?
— Ага. У нас от него много шахтеров поумерали. Всю жизнь под землей отработали, вот и получили болезнь. Зато радовались: в пятьдесят лет на пенсию уйдем. Ушли, а что толку? Полгода-год на лавочках посидели — и все.
— Дядя Леша тоже на лавочке сидел?
— Он стихи писал.
— Стихи? Ты их помнишь?
— Откуда? Он их даже в районной газете не печатал.
— Не брали?
— Сам не хотел. Уж как его просила Любовь Евгеньевна…
— Это кто? Жена?
— Нет, учителка. Жену Катериной звали. Она сейчас где-то в Тюмени у дочери живет.
— У них была дочь?
— Почему была? Она на два года младше меня, и…
— Костя, извини, что перебиваю: кроме дочери у них были еще дети?
— Нет, хотя, что это я? К кому же тогда дядя Леша на могилу ходил?
— Наверное, к сыну. Умер он маленьким, — начиная волноваться, подсказал Сидорин.
— Точно. А ты случайно им не родственник?
— Вот, посмотри, — Асинкрит достал фотографию, — это — не дядя Леша?
— Он! Только молодой. И Катя молодая, а ее я не знаю, — и Корин показал пальцем на пожилую женщину.
— Может, теща?
Костя пожал плечами.
— Правда, не знаю. Говорю же, маленьким был. А если ты родственник, чего спрашиваешь?
Оглушенный от нахлынувших чувств, Сидорин смог только тихо произнести:
— Никто он мне, понимаешь? Никто! Фотография случайно ко мне попала, а потом он… дядя Леша мне приснился… Впрочем, тебе это вряд ли интересно.
Корин присвистнул.
— А говоришь, что я — странный. Куда мне до тебя — друг.
Асинкрит не слышал собеседника. Он смотрел на пятиэтажку, которая теперь казалась ему саркофагом, который спрятал, укрыл, придавил — чью-то жизнь, судьбу. Стало так тоскливо, что Сидорина даже не порадовал удачный, в принципе, исход его поездки: человек из сна существовал, а не был плодом бесовских или иных фантазий… Костя дернул Асинкрита за рукав.
— Ты меня слышишь?
— Что?
— Я говорю: тебе надо сходить к Любови Евгеньевне. Скажи, что от меня. Она тебе больше расскажет.
И Корин объяснил, как найти учительницу.
— Спасибо, — ответил Сидорин, — только стоит ли ее беспокоить?
