— А когда ты в городе — садиться можно?
— Кто бы попробовал тебя посадить… Посмотри, какой я могучий, — после первого порыва пришло легкое смущение, которое Сидорин попытался скрыть иронией. И с совершенно серьезным лицом принял позу льва Бонифация из мультфильма или дореволюционного борца и напряг бицепсы:
— Нет, ты пощупай. Совсем как ежик.
— Почему ежик? — удивилась Лиза.
— Такой анекдот есть. Стоит ежик на пеньке и орет на весь лес: «Сильный я! Сильный! Смотрите, какой я сильный!» Тут ветер налетел, и ежика с пенька сдуло. В буквальном смысле слова. Упал он в кучу листьев, отряхнулся и добавил, совсем тихо: «Но легкий».
— Не смешно, Сидорин. А я верю, что ты — самый сильный… Прячешься?
— Я и говорю: могучий. Но легкий. — Неожиданно лицо Асинкрита вновь приняло серьезное выражение:
— Я не прячусь, любимая. И скоро обо всем тебе скажу, и даже спою без свидетелей.
— Без каких свидетелей?
— О, их кругом полно. Одних деревьев сколько. Ворона сидит, видишь? А там, чуть подальше, таксист. Между прочим, тебя ждет.
— Меня?
— Поезжай домой. Отдохни, смой свои белые перья от пыли…
— Хочешь сказать — от грязи?
— Грязь к тебе не пристала. Короче, приводи себя в порядок, а вечером сбор у Глазуновых.
— Сбор?
— Конечно. Экстренное заседание чрезвычайного штаба, приглашены Глазуновы, ты, я, Братищева. Любу не хотели приглашать, но она рвется в бой. Говорит, что чувствует себя замечательно. Мы мирные люди, но всему есть предел. Наш бронепоезд больше не стоит на запасном пути.
— Асинкрит, ты сейчас говоришь об Исаеве?
— О ком же еще?
— Похоже, в этой истории депутат не главный.
— Вот как? Интересно. И все-таки поедем — по дороге расскажешь. Давай свой пакет.
— По дороге? Ты куда-то спешишь?
— Очень спешу. У меня через полчаса встреча. И знаешь с кем? С нашим другом Рыбкиным.
Лиза смачно выругалась. От неожиданности Сидорин даже рассмеялся.
— Если бы ты пережил то, что пережила я… Значит так, мы поедем вместе. Перышки подождут. И скажу, все, что думаю о нем.
— Вот поэтому я тебя и не возьму. Не спорь. Во-первых, не хочу, чтобы ты еще по одной уголовной статье привлекалась, а во-вторых… Мне хочется его послушать.
— Думаешь, он захочет с тобой разговаривать?
— Еще как захочет! Я тебе не говорил, но по моей просьбе Люба Братищева со товарищи большую работу провела, а плоды, как известно, должны поспевать вовремя.
— Вовремя, говоришь,? А если документы на удочерение Лизоньки уже готовы?
— Глупенькая, — Сидорину наконец удалось взять у Толстиковой ее огромный пакет, — ты не представляешь, какая это бюрократия, сколько нужно бумаг собрать, сколько анализов сдать…
— Анализов?
— А ты думала! Вдруг у усыновителя вредные привычки? Но это тот случай, когда я за бюрократию. Она нам сейчас на руку.
Через пару минут желтое такси тронулось с места. И вряд ли его пассажиры, увлеченные разговором, заметили, как почти одновременно с противоположного конца сквера вслед за такси тронулась еще одна машина. Хотя… Сидорин пару раз во время пути оглянулся назад, но ничего не сказал. Может, не хотел перебивать рассказ Лизы о Георгии, помощнике Исаева, может, просто не желая пугать свою спутницу.
— Святик, тебя к телефону, — подошедшая неслышно жена, протянула Рыбкину телефонную трубку.
— Господи, когда же этот день кончится? Алло, я вас слушаю.
— Этот кончится, другой начнется.
— Георгий Александрович? Рад вас слышать.
— Врать-то зачем, Святослав Алексеевич?
— Нет, я правда…
— Ладно, замнем. Я слушаю вас.
— Меня?
— Послушайте, не надо косить под дурочка! У вас были сегодня гости, точнее, гость. Так?
— У меня каждый день гости.
— Меня интересует Сидорин.
— Ах, Сидорин! Надо же, вы и это знаете.
— Я знаю все.
— А тогда что спрашиваете?
— Нет, вы посмотрите, как народ наглеет. Прямо на глазах. Святослав Алексеевич, последний раз советую не зарываться.
— Я и не зарываюсь. Если человек все знает, зачем ему подробности? Разве я не прав? А хотите знать, о чем мы с Сидориным говорили, спрашивайте без понтов.
— Ого! Как вы заговорили. Видно забыли…
— Нет, не забыл. Кстати, Сидорин тоже многое знает, и не только про меня, Георгий Александрович.
— Понятно. Славно он вас пошантажировал, если вы даже его на улицу проводить вышли. Как самого почетного гостя…
— Шантажировал? Я бы так не сказал… Честно говоря, ожидал, что Сидорин, располагая… тем, чем он располагает, поведет себя по-другому.
— Вы случайно на брудершафт с этим психом не пили?
— Представьте себе, нет. Да и посмотреть еще надо, кто больший псих — вы или он… Хорошо, вас интересует, о чем у нас шел разговор?
— И даже очень.
— У Сидорина ко мне была всего одна просьба: Толстикова и те иностранцы, ваши протеже, должны быть в равных условиях.
— В равных? Уважаемые люди и уголовница?
— Георгий Александрович, не будем торопиться: вот когда суд вынесет ей приговор, тогда я буду считать Толстикову уголовницей. Кстати, вы в курсе, что ее сегодня выпустили из следственного изолятора?
— Под подписку о невыезде.
— Но выпустили же.
— Не понимаю, кого я недооценил — вас или Сидорина.
— Не корите себя, Георгий Александрович, не надо. Такое случается со всеми, кто людей за пешек держит. А пешка возьмет, да и станет ферзем.
— А вы не боитесь…
— Вашего шантажа? Не боюсь. Я сейчас себя Одиссеем чувствую…
— Такой же жулик!
— Может быть, не спорю. Но я имел в виду другое. Сциллу и Харибду помните? Вы — Сцилла, Сидорин со своими журналюгами — Харибда. А я меж вами. И, будучи, как вы говорите, жуликом, честных людей все-таки различаю. Псих Сидорин, или не псих, но он честный человек. В отличие от вас, Георгий Александрович. И мне очень жаль, что Исаев попал под ваше влияние. Если встречу его… Надо же, положил трубку.
— Кто это был, Святик?
