— Степак — степь? Нет, слишком просто. Куда можно полезть? На полати?
— Ой, горячо, батюшка!
— Печь!
— Милая, держись за него, умен котерь!
Все рассмеялись.
— А еще скажите что-нибудь на вашем языке, — попросил Асинкрит.
— Чего-чего, а этого добра у меня… Слушай, батюшка, а винцо у тебя больно сладкое.
— Понял, Мария Ивановна. Лиза, присоединяйся.
— Асинкрит, ты не забыл, что нас еще ждет?
— А что нас еще ждет, милая? — полюбопытствовала старушка.
— Нас ждет очень ответственная работа, Мария Ивановна, — ответил за Лизу Асинкрит. — Думаете, эта девушка умеет только песни и поговорки записывать? Вы еще не знаете, кто перед вами сидит, — без тени улыбки сказал Сидорин.
— А кто передо мной сидит, батюшка?
— Даже сказать страшно, Мария Ивановна.
— Да ты что? Тайна?
— А то!
— И не скажешь?
— Посадят, Мария Ивановна. И меня и вас.
— А меня-то за что, батюшка?
Лиза еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
— А вдруг кому-то скажете?
— Вот те крест, не скажу! Да и кому говорить? У массовской куренки остемлялись пенные хурухи, — хитро улыбнулась Петрова.
— В вашей деревне остались одни старухи? — перевела Лиза.
— Не знаю, милая, какую ты тайну знаешь, а что и у тебя голова на плечах — это точно.
Когда солнце стало садиться за ближний лес, когда со стола постепенно исчезли субло (сало) и лихвейка (картошка), гости попрощались с гостеприимной хозяйкой. Мария Ивановна пыталась уговорить Лизу взять в дорогу баночку свежей гармины (молока), но Толстикова осталась непреклонной.
— Ну как знаешь, милая, — и старушка перекрестила Лизу. — Вижу в глазах твоих тревога. Пусть поможет тебе Господь, хороший ты человек.
— Моя кодыня, — улыбнулся Сидорин, — без почти…
Вечерело. Они не спеша шли лесной дорогой. Где-то впереди, среди полуголых березовых ветвей пока еще робко светился молодой месяц. Но чем плотнее становились сумерки, тем ярче и смелее блестел хозяин ночного неба, поднимаясь все выше и выше над притихшим миром. Впрочем, притихшим его можно было назвать с большой натяжкой. Время от времени в дальней чаще грозно ухала сова. Пару раз тявкнул лис, прощавшийся с осенней сытой жизнью.
Неожиданно Лиза прижалась к Сидорину.
— Асинкрит, ты не поверишь, но я ужасная трусиха…
— Не может быть!
— Но сейчас мне не страшно. Поздний вечер, лес, темнота, совы кричат, собаки лают, а мне не страшно.
— Это не собаки, это лис.
— Тем более. А знаешь почему?
— Почему лает? С сытой жизнью прощается.
— Когда ты будешь серьезным? Почему мне не страшно?
— Почему?
— А ты не догадываешься?
— Догадываюсь, но твой котерь очень скромный и не решается сказать об этом вслух
— Вот отчего ты не умрешь, мой котерь, так это от скромности.
— Я понимаю, скромность украшает, но зачем мужчине украшения?
— Ладно, давай серьезно.
— Давай.
— Мне… мне хорошо и покойно с тобой. Но это… не главное.
— А что — главное?
— Поцелуй меня, пожалуйста, тогда скажу.
Маленькая ласка, спрятавшись в пень, удивленно смотрела на двух людей, внезапно прильнувших друг к другу. Ласка сначала захотела юркнуть под старую корягу, но быстро поняла, что от этих двоих не исходит опасности. А они стояли очень долго, прижавшись друг к другу, и вскоре ласке стало казаться, что перед ней один человек. Вдруг таинственное существо вновь разделилось, и одна его половина быстро побежала к пеньку. Ласка, решив больше не испытывать судьбу, с быстротой молнии юркнула под корягу. А человек, встав на пенек, стал бить себя по груди и что-то кричать, что есть силы. Понятно, думал, сидя в норке, счастливый зверек, огорчается, что не поймал меня. Нет, этим людям нельзя доверять. Откуда ласке было знать, что Сидорин, вскочив на пенек, переполненный счастьем и бия себя в грудь, кричал на весь лес: «Я сильный! Сильный!»
— Но легкий! — смеясь, закричала в ответ Лиза.
— Ну и пусть! Ветра все равно нет, — отвечал женщине мужчина.
— А ты помнишь, ежик, как ты обещал…
— Волк! Я свирепый и страшный волк!
— Нет, ежик! Помнишь, ты обещал спеть для меня, без свидетелей?
— Я? Обещал? Если ежеволки что-то обещают, они выполняют.
И низко поклонившись, Сидорин торжественно произнес:
— Музыка Давида Тухманова, стихи Татьяны Сашко. Песня.
Тишину леса, и так безбожно нарушенную, окончательно взорвали аплодисменты Лизы.
— Просим!
Сидорин, откашлялся и поклонился еще раз. И — запел. У него оказался не плохой голос, не очень сильный, но приятный. Впрочем, силы здесь и не требовалось: уходящие в небо деревья, словно трубы органа, усиливали песню, наполняя ей все вокруг. Вот, оказывается, как это происходит у людей, — сообразила ласка понимая, что ей нечего опасаться. Осторожно высунувшись из коряги, она с нескрываемым любопытством смотрела, как человек, размахивая руками, оглашал удивленный лес непонятными звуками:
