Слонимскому, я позвонил в одну контору и мне очень быстро, в течение трех часов поставили железную дверь с какими-то хитрыми замками. Это можно назвать интуицией или как-то по-другому, но мне показалось, что Дуремар не оставит бедного Буратино в покое.
— А чуть-чуть конкретнее можно? — спросила Галина.
— Конечно. Мы же не думаем, что крадя картину Богданова-Бельского из музея, Львовский жаждал пополнить частное собрание своего патрона? А раз так, то картина обязательно должна где-то выплыть.
— И ты считаешь, что она должна была выплыть в твоей квартире?
— Именно так, Вадим. Понять другого человека очень просто: надо поставить себя на его место — вот и все. Не думаю, что Львовский хотел упрятать за решетку Лизу. Помучить от души — это пожалуйста…
— Тут что-то не стыкуется, — перебила Асинкрита Братищева, — но если бы даже картина нашлась в твоей квартире, все улики показывали на Лизу.
— Я ведь только предполагаю. Думаю, здесь все, по замыслу львовского, зависело бы от поведения Лизы, ее сговорчивости. В конце концов психически больной Сидорин мог принудить девушку пойти на преступление, разве не так? И хороший адвокат сие легко бы доказал. Впрочем, продолжу. Опять-таки, ссылаясь на привилегию дураков — интуицию, выражу предположение, что одной картиной дело бы не ограничилось. И звонок Рыбкина подтверждает это.
— Ребятки, а мы не сгущаем краски? — спросил, оглядывая всех, Глазунов.
— Вадим, о каком сгущении красок можно говорить после убийства родителей Лизоньки? — возразила ему Толстикова.
— Сдаюсь.
— Слушай, Глазунов, зачем ты сбиваешь людей своими дурацкими вопросами? — начала заводиться Галина.
— Почему дурацкими? — обиделась ее вторая половина.
— Да потому, что всем давно понятно: Лизу в тюрьму упрятали, а он — «сгущаете краски»!
— Ребята, не ссорьтесь, — примирительно произнес Сидорин, — лучше скажите, на чем я остановился?
— На том, что в твоей квартире, кроме картины, нашли бы что-нибудь еще, — подсказала Лиза.
— Точно. Когда мы вернулись от Слонимского, стало понятно, что в квартиру пытались залезть, но у них ничего не получилось. Не спрашивайте, пожалуйста, о подробностях. Понятно — и все. Похоже, нынешняя осень — не самая удачное время для Львовского. Это обнадеживает. И, тем не менее, пора перехватывать инициативу в свои руки. Ждать дальше вряд ли стоит, тем паче, что нам задумки Георгия Александровича дорого обходятся… Еще до похода на дачу Слонимского я зашел в детскую библиотеку и взял вот это, — с этими словами Сидорин извлек из пакета, стоявшего рядом с ним, небольшую книгу. — Не сомневаюсь, когда-нибудь ее читали все. «Золотой ключик или приключения Буратино» Алексея Николаевича Толстого.
— Читали, в далеком детстве, — ответила за всех Братищева. — Ты извини меня, Асинкрит, но тебе не кажется все это несколько странным?
— Кажется, но только на первый взгляд. Мы имеем дело с любопытным типом. Люди для него — куклы, марионетки, а он — нет, не кукольник, берем выше — вершитель судеб на отведенном ему участке суши. Демиург. Я понимаю твой скепсис, но ошибка Лизы была скорее тактическая…
— Что ты имеешь в виду?
— Персоналии были угаданы не правильно. Стратегия же определена верно. В новой сказке Львовского место лисе и коту нашлось, но кто они — мы пока не знаем. Точнее, вы не знаете, — неожиданно улыбнувшись, произнес Сидорин.
— А ты знаешь? — не без ехидства спросила Толстикова. — И на чью дачу мы сейчас поедем?
— Мы поедем в музей, дорогая. К черепахе Тортиле. Видишь ли, нам пришлось столкнуться с человеком, для которого не существует мелочей. В вашем разговоре слово «Тортила» не было произнесено, но в сказке Толстого она, то бишь черепаха — персонаж ключевой. — И вдруг он опять заулыбался:
— Львовский назвал меня деревянным человеком. Не будем спорить, деревянный, так деревянный. И, исходя из этого, глядя на книгу глазами папы Карло, я стал читать «Золотой ключик» И понял: мы имеем дело с настоящим кудесником. Толстой, Бажов, Родари, братья Гримм и Шарль Пьеро — отдыхают!
— Асинкрит, пожалуйста, постой! — взмолилась Братищева, — можно я?
— Нужно!
— Каморка папы Карло — это квартира, в которой ты обитаешь. Картина Богданова — золотой ключик…
— Умница! Но я же сказал: Толстой рядом не стоял.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Братищева.
— В сказке, сочиненной Львовским золотой ключик несет двойную нагрузку. Это — и картина, и Елизавета Михайловна.
— Я? — удивилась Лиза.
— А разве Мальвина не была тем самым «призом», за который боролись герои книги?
— Кажется, поняла, — Братищева от нетерпения словно ученица подняла руку, прося снова дать ей слово, — каморка-ключик… ключик пока вне жилища Буратино. Похищают ключик, то есть похищают и картину. И Алиса… нет, что-то не сходится.
— Все сходится, Любочка, — ответила за Сидорина Лиза, — ты просто забыла: я в телефонном разговоре назвала Карабасом Барабасом Исаева, а Львовского — Дуремаром.
— Картину-ключик похитили кот и лиса — здесь Лиза угадала, — продолжил Сидорин, — и, как бы это было замечательно, окажись ключик у безмозглого Буратино.
— Но безмозглый меняет в каморке дверь, — тихо, словно очнувшись, произнесла Галина. — И Рыбкин не захотел быть пиявкой для Дуремара… Но, Асинкрит, на что рассчитывал Львовский дальше?
— На свое окончательное торжество. Лизе оставалось признать Дуремара Демиургом, а уж он вытянул бы счастливый билет и для нее, и для меня.
— Считаешь, ты мог рассчитывать на его великодушие?
— Если бы Лиза попросила, то да. А куда нам деваться? Убийство заслуженного человека, кража особо ценного имущества… Психушка — вот мой счастливый билет. Что же касается Лизы…
— Асинкрит, давай лучше вернемся к «Золотому ключику», — предложила Толстикова.
— Согласен, — ответил Сидорин и открыл книгу.
— Итак, страница шестидесятая. Кто читал книгу раньше — потерпите, кто услышит эти строки впервые, наслаждайтесь. «Все мальчики и девочки напились молока, спят в теплых кроватках, один я сижу на мокром листе. Дайте поесть чего-нибудь, лягушки.
Лягушки, как известно, очень хладнокровны. Но напрасно думать, что у них нет сердца. Когда Буратино, мелко стуча зубами, начал рассказывать про свои несчастные приключения, лягушки одна за другой подскочили, мелькнули задними ногами и нырнули на дно пруда. Они принесли оттуда дохлого жука, стрекозиное крылышко, кусочек тины, зернышко рыбьей икры и несколько гнилых корешков. Буратино понюхал, попробовал лягушиное угощенье…
— Меня стошнило, — сказал он, — какая гадость!..»
— Постой, Асик, я не понимаю…
— Да, Вадим.
— А в этой сказке… лягушки, кто они?
— Лягушки.
— Я понимаю. А в иносказательном смысле.
— Мне кажется, это работники музея, — ответила за Сидорина Галина. Все рассмеялись.
— Может быть, — согласился Асинкрит. — Или работники милиции — на лицо ужасные, добрые внутри. Продолжаю: «Тогда лягушки опять все враз! — бултыхнулись в воду…
Зеленая ряска на поверхности пруда заколебалась, и появилась большая страшная змеиная голова. Она поплыла к листу, где сидел Буратино. У него дыбом встала кисточка на колпаке. Он едва не свалился в воду от страха.
