— А я их правильно понимаю.
— Молодец. Иди, куда ты там хотел?
— К старшине, посмотреть, что осталось. Он просил все посчитать, сколько катушек надо. А я и не знаю расстояние. Где линия фронта?
Киселев вышел из штаба и спросил:
— Видишь, белый кирпичный дом? -Да.
— Вот это и есть линия фронта.
— А почему немцы не стреляют, раз они так близко?
— Они чуть дальше. За минным полем, в укрепленных фортах и ДЗОТах. Мы вот тоже туда подойдем и встретимся нос к носу. Это первый рубеж перед городом-крепостью. Слышал что там?
— Да, Кенигсберг.
— Вот именно. Но, до него, еще дойти надо.
— Дойдем.
— Молодец, правильно делаешь, что веришь. А с подружкой твоей поступим так: ты меня отзывай в сторонку и предупреждай насколько уходишь. Делай это, как бы по форме. Пусть все думают, что ты мне обстановку докладываешь. А то, здесь стукачей, как грязи на дороге.
— Да, грязи на дороге много.
— Вот-вот, будь аккуратней, зря ни с кем, ни о чем, понял?
— Так точно!
— Вот и молодец, — произнес комбат и вернулся в штаб, а Гриша подошел к ящикам и решил закурить.
Он еще курил мало, не привык. В учебке махорку не давали, в интернате тем более, но теперь, здесь — на фронте, он, как и все бойцы, нашел в этом деле для себя успокоение, отдых и возможность подумать и помечтать. Раскурив самокрутку, он увидел спешащую Березкину. Она со своей огромной медицинской сумкой шла мимо.
— Ну что, как устроилась? — спросил Гриша.
— Нормально, там в землянке. Ты почтальона не видел?
— Нет, самому письмо отправить надо.
— Давай. Я его обязательно сегодня найду. Заодно и твое отдам.
— Что, любимому, каждый день по письмецу.
— Нет, маме, она болеет. Не хочу ее волновать. Каждый день пишу что жива, а ей от этого спокойней.
— Извини!
— Ничего, все так думают, это только тебе я рассказала о матери.
— Доверяешь? — с улыбкой спросил Григорий.
— Дурак ты, слепой.
— Не понял. Юль ты что? Неужели понравился?
— Я на фронте не влюбляюсь — боюсь. Но хорошие чувства к некоторым малосообразительным радистам могу испытывать.
— Ты ж меня совсем не знаешь?
— Знаю Гриша. Война научила в людях разбираться.
— Юль, я тебя обманывать не хочу, но у меня…
— Ничего не говори! Если кто-то есть — хорошо. А то, раз — и не станет. Сам знаешь, где мы.
— Знаю. Спасибо тебе!
— За что?
— Да так, за дружбу.
— Давай письмо уже, а то сейчас начнешь рассказывать о трудном детстве.
— А что, детство у меня было как у всех — голодное. Если оно вообще было? — с неожиданно появившейся грустью ответил Гриша. Он достал из гимнастерки письмо и отдал его Юле.
— Правильно свернул. Где научился?
— В учебке. Был у меня учитель — фронтовик. Он многому нас научил, и говорил: «Как сложишь письмо — так оно и дойдет».
— Ладно я пошла. Ты где сегодня?
— Не знаю. Пока здесь, в штабе.
— А, ну ладно я, если что, забегу. Сегодня только перевязки — троим — отдыхаем.
— Да, война ушла вперед.
— Нет Гриш, здесь она. Ты не верь — это не та свобода и отдых. Притаилась она, война! И смерть тоже здесь, никуда не ушла.
— Ты, так серьезно об этом. Пару недель здесь простоим, воевать не будем. Ушла она вперед — там теперь враг, — он показал рукой, на дом виднеющийся у горизонта.
— А минное поле, вон оно. С дороги шаг в сторону — смерть.
— Ну ладно, ты мне лучше скажи, где такую телогреечку раздобыла.
— У старшины. Ты тоже сходи, возьми. Нам с тобой по полю лазить, а не в окопе сидеть — удобнее и теплее, зима скоро, между прочим. И ночи уже холодные. Ты ж не станешь каждый раз для меня костер целую ночь жечь.
— Не знаю, как получиться. А что, машина к старшине пришла?
— Да. Час назад.
— Хорошо. Пойду и я схожу. Он там у кухни?
— Нет. Они сарай нашли. Увидишь, там всего одна полуторка стоит, остальные уехали.
— Это там, за домами?
— Да.
— Понял. Все, я побежал, — Гриша спрыгнул с ящиков, бросил окурок на землю, закрутил его носком сапога и, улыбнувшись, хлопнул санитарку Березкину по плечу:
— Давай, увидимся!
— Вот дурак, — прошептала она под нос. Посмотрела, как он трусцой бежит по дороге, и подумала:
— Интересно, кто у него? Ведь только прибыл, а уже все успел: и повоевать, и девчонку найти. А может, она связистка, и они с ней раньше встречались? Ну и ладно — влюбляться нельзя! Лучше ненавидеть.
Девушка зашла в штаб, поинтересовалась о почтальоне и, узнав, что он у окопов, раздает солдатам письма, пошла туда.
Гриша получил новенькую, сшитую «врагами народа» в одном из лагерей, телогрейку. Вернулся к штабу, взял шинель и, чтобы не таскать за собой лишний груз, отнес ее старшине.
Подтянул ремень, поддернул низ телогрейки и вернулся к штабу. Около него он снял свое новое имущество. Солнце припекало, и в такой одежде было немного жарко.
Через час пошел к полевой кухне. Наелся «первого»: повар порадовал бойцов. Старшина выменял у местных немцев мяса и картошки, в результате получился очень вкусный суп.
Гриша и раньше любил супы, но такого — горячего, с куском мяса, он не пробовал. Наевшись, вернулся к штабу, заглянул внутрь, но комбат махнул ему рукой, давая понять, что он здесь лишний. Григорий сел рядом, на ящики, закрутил табачку и стал мечтать о том, что же произойдет сегодня ночью.
7. Первое свидание
К вечеру Григорий засуетился. Несколько раз проверял рацию. Лейтенант Симоха даже отметил его рвение, лишь комбат хитро улыбался.
— Успокойся, — говорил он. — Все будет нормально.
