славу изъять. Правильно — это лишь восстановление исторической справедливости...
А вот если бы декабристы одержали победу и уберегли Российскую империю от коммунистического переворота, то я бы первым отстегнул денег на возведение этим парням величественного монумента, историки вписали и обессмертили бы их имена в контексте «Великой российской революции», а граждане помнили бы этих людей и содеянное ими лечебное кровопускание так же, как французы помнят Марсельезу Руже де Лиля…
***
— Чего приуныли? — спросил док.
— Скучная книга попалась, — сказал я, — «Материалы ХХХI съезда КПСС».
— Странный выбор… эта ерунда годится только для повышения степени мучений моих клиентов, надо будет приказать Марии громко читать вслух эту книженцию в момент, когда я манипулирую в полости рта пациентов… Пускай помучаются! Доведут зубы до состояния исступления, а потом к доктору бегут: спасите! помогите! А регулярно чистить зубы они не пытались? Все удалять! Да так, чтоб кровища рекой лилась!
— Ну, ты и страшный дядька!
— Есть такое дело. Страх — хорошее чувство. Когда человек пугается, в кровь выделяется адреналин и эндорфины, а эндорфины — это аутонаркотики, отсюда следует, что чем чаще человек пугается, тем ему больше хочется пугаться. Поэтому мои клиенты, которые перетерпели хоть один прием, приходят ко мне снова и снова, иногда даже без причины. Эндорфинов хотят, а я им их даю, за солидное вознаграждение, конечно.
— Ето очьень циньично, — сказала Герда.
— Доктор обязан быть циничным, если он будет искренне сочувствовать пациентам, то падет жертвой «сострадательного состояния», а кому это надо? Кому надо превращать чужие страдания в свои собственные? И вообще! Нет на свете ни чужого горя, ни чужих детей, но не потому, что их не существует, а потому, что всем на эти материи наплевать. Подобное утверждение не распространяется лишь на мать Терезу.
— Как говорят в Одессе: «Не делайте ваши проблемы нашими». Это имеется в виду?
— Оно… А еще эндорфины выделяются в кровь при любых видах экстремального спорта…
— Так что? Один поход к стоматологу заменяет восхождение на Эверест?
— В точку, — кивнул Похмелини. — А помимо экстрима и страха эндорфины выделяются при ритмических сокращениях мышц, поэтому в моде дискотеки с музыкой типа сплошной барабан бум-ца-бум- ца-бум-ца. Попрыгаешь с полчасика на танцполе и прибалдеешь, даже без всякого экстази.
— Экстази — эмулятор счастья? — спросил я.
— Эмулятор действия эндорфинов! Но ничего страшнее этой дряни в мире наркотиков нет! Это хуже героина! В результате даже однократного приема экстази можно заполучить органическое повреждение мозга и навсегда остаться дураком. Понял, волосатый?! — Доктор развернулся и прожег меня суровым взглядом.
— А чего сразу я? Я вообще в химию не верю! Мне больше по душе индуска мать Тереза! Ее ведь в миру зовут Агнес Ганжа — значит свой человек…
— Спору нет, — согласился док. — Толковая старушенция, да и ганж в Индии знатный произрастает… Хи-хи…
— Доктёр, а шьто фи есть гофорьить прё ритмичиский сокрачений? — невинно поинтересовалась Герда, завлекательно хлопая глазками…
Никогда мне не понять женщин, серьезно ли они говорят? Верят ли в то, что говорят? Может, издеваются? Может, паясничают? Что вообще они творят — неразрешимая загадка! И не решить ее ни Платону, ни Пифагору, ни Пармениду, ни Аристотелю, ни Сократу! Даже если эти древние умники призовут на помощь мудрейшего Эдварда Радзинского — все ровно дохлый номер, к консенсусу не придут. Будут дергать друг друга за бороды и кудри, рвать туники, лупасить диалектикой в голову, анамнезисом по заднице, идеей блага по мордасам, а софистикой по горбу…
— Про ритм и темп тебе волосатый расскажет, — сказал Похмелини, а я утвердительно закивал головой. — Селезенкой чую…
О том, как не удалось спокойно распить горилку «Первак»
Ближе к вечеру мы достигли пределов Украины — об этом я догадался, когда машина проехала мост, перед которым стояла табличка «Река Уж», значит; уже и до Киева не слишком далеко…
— Корчма! — воскликнул док и начал съезжать с трассы. — Подзакусим!
— О нет… — пробурчал я себе под нос.
То, что все это закончится очередной пьянкой, я не сомневался. Стоит мне остаться в этом мире на одном месте больше пятнадцати минут, как сразу в руках оказывается выпивка и стопки, а уровень алкоголя в крови взлетает до показателей, близких к летальным… Надо драпать из этого мира на фиг! И побыстрее!
Доктор припарковал катафалк у двухэтажного терема, сложенного из сосновых стволов, и мы вылезли из машины. Корчма называлась «Иван Подкова», на первом этаже находился просторный зал метров пятнадцать в длину с парой десятков столиков, в дальнем конце зала расположилась массивная стилизованная барная стойка из неструганых бревен. Ничего такой гадюшник, в моем вкусе. Никакой дрянной музыки, типа шансона, совсем немного посетителей, уютно и тихо…
Мы расселись поближе к стойке, заказали комплексный обед, и шустрый дородный официант в вышиванке лихо застелил новую скатерть и уставил наш столик национальными украинскими блюдами: борщ, залитый в хлебину, галушки, вареники, дымящаяся колбаса, картопля со шкварками, свежие помидорчики и огурчики, зеленый лук, хлеб домашней выпечки и сало, нарезанное толстыми ломтиками. Посреди стола, на почетное место был поставлен большой запотевший графин мутной жидкости.
— Что в графине? — спросил я.
— Горилка «Первак», — ответил официант. — Щоб стояв у кожний хати.
— Аминь! — воскликнул я и принялся разливать водку по стопкам. Похмелини я не налил, но он устроил истерику, так что пришлось наливать и ему. Мы выпили, и я заставил всех закусить исключительно борщом! Наипервейшая закуска в природе! Невежды и придурки думают, что борщ — это вязкая дрисня в тарелке. Болваны! Горячий густой борщик, да с чесночком, да с домашним хлебчиком, да под хорошую водочку — непревзойденная закуска! А икру красную, черную и заморскую баклажанную впридачу можно смело слить в унитаз!
По мере того как мы выпивали по маленькой и славно закусывали, Похмелини все больше и больше тянуло рассказывать всякие истории.
— Марыя хоть и дура, но работать более-менее умеет, — сказал он. — А вот была у меня другая дура, Галя. Совсем безрукая! Я ей говорю: беги в гастроном за коньяком, а она ни в какую! Нет и все, не пойду! Куда это годится, разве это работа? Работать в медицине и не освоить манипуляцию покупки алкоголя в гастрономе? Это вопиющая некомпетентность! В медицине без этого навыка никуда. Мы, доктора, завсегда у спиртов тремся… Уволил ее к чертям собачим.
— Так подай в министерство образования рацпредложение, пускай предмет «хождение в гастроном» введут в курс обучения медсестер.
— И подам! Сидят там яйцеголовые академики, учебные планы строчат, а самый главный навык обходят вниманием! Они там что? Трезвенники великие? Как бы не так! Знаю я этих академиков, у них там вообще не Министерство образования, а подпольная наливайка! После каждого «ученого совета» вытрезвиловки забиты академиками, допившимися до белочки… Я только поэтому в науку и не пошел, мне и так весело. Работа сама по себе скучная, но я не скучаю, ввожу новые методы…
— Да… — сказал я, вспоминая прием у этого доктора. — Это что угодно, но не скука…
— Всякое бывает. Помню, еще при Гале, один комсомольский вожак со стоматологическими наклонностями жену в неверности уличил, и зубы ей пересчитал. Она ко мне на лечение пришла, я пять
