вражде, которую сейчас рассказывал Похмелини, можно утверждать, что для КГБ найти убийц в кратчайшие сроки станет вопросом жизни и смерти. СМЕРШ тоже не останется в стороне от подъема и взрыщет по нашему следу…
— Тут ты не прав, — возразил Похмелини, — СМЕРШу не выгодно изобличать убийц, им важнее затянуть расследование и не завершать его до того момента, пока КГБ не будет скомпрометирован в глазах общественности, пока связь КГБ и ревизионизма…
— У тебя плевательница вместо мозгов! — грубо возразил я. — СМЕРШ будет нас искать во сто крат ретивей КГБ! Нас найдут, пристрелят и сожгут трупы в паровозной топке, а после этого с двойной энергией будут обвинять КГБ в смерти Пронина, отлично зная, что крыть гебистам больше нечем, что гебисты нас не найдут и тем самым не снимут с себя обвинения.
— Я об этом не подумал…
— А если нас схватит ГБ, то тебя и Иваныча прикончат сразу, а нас с Гердой будут пытать до тех пор, пока мы не признаемся, что убили Пронина по заданию кого-нибудь из СМЕРШа, наше «признание» запишут на пленку и отнесут на телевидение — хороший удар по СМЕРШу. К. Г. Бутину понравится, он даже решительную речь придумает о «происках врагов», но ни я, ни Герда этой речи не услышим, потому что нас внезапно постигнет «самоубийство»... или «острая сердечная недостаточность».
— Интересная теория… — прокомментировал Сика-Пука.
— Это не теория, так оно и будет. Мой отец проработал в КГБ очень долго, скрывать от меня методы работы организации он не считал нужным, скорее наоборот…
Некоторое время мы сидели молча. Я наблюдал за Гердой: фашистка все так же завороженно смотрела дебильный телесериал и состоявшегося разговора явно не услышала. Вот ни черта ее не интересует! Фройляйн домохозяйка…
Однажды мир рухнет — его уничтожит или библейский Армагедон, предсказанный Иоанном Богословом, или ядерные бомбы, запущенные «миротворцами». Часть домохозяек наступления конца света не заметит, а просто полыхнет огнем, не отходя от телеэкрана, впившись взором в очередной многосерийный бред. Другая часть конец света осознает, но последней предсмертной мыслью будет не горькое сожаление о бесцельно прожитой жизни, а глубокая тоска о том, что они так и не узнают, чем закончится очередной любимый сериал…
— Не нравится мне это отсутствие оптимизма перед ответственным мероприятием. Мыслить надо позитивно, — прервал молчание Иваныч.
— У меня есть позитивная мысль для тебя: поезжай в Ирак, — сказал я, — там тепло…
— Э, нет! В Ираке и без меня обойдутся. Ты тут сейчас обрисовал очень зловещие перспективы, а теперь послушай меня. В тот момент, когда ты нажмешь на курок, мой «Мустанг» будет в трех метрах от вас, дверца в нем будет приоткрыта, а переднее левое сидение снято, таким образом запрыгнуть за заднее сидение можно будет быстро. Вам надо будет преодолеть всего три метра! Дальше дело за мной, маршрут отхода я разработал. Я действительно вас спрячу, но совсем ненадолго — максимум на двое суток, — после чего за вами заедет Дьябло и отвезет вас на встречу с владельцами Колумбийского метро. На этом ваше участие в деле закончится, а колумбийцы вас спрячут так, что ни одна собака не нароет. На это они мастера…
— Но он же пристрелить нас хотел! Твой Чикито!
— Ерунда, я с ним сегодня говорил два раза. Сначала обрисовал ситуацию, рассказал, кто вы, как сюда попали, и убедил его, что это вышло случайно. Он пообещал перезвонить мне после того, как переговорит с кем нужно. Он перезвонил и сообщил, что наркобароны крайне заинтересовались происшедшим и готовы встретиться с «космитами» в любое время, а если у вас остались компоненты той смеси, которая вызвала перемещение, если осталось хоть что-нибудь, что можно подвергнуть анализу, то они будут просто счастливы.
— Понятно… хотят усовершенствовать межконтинентальный траффик, хотят превратить его в межпланетный. Во люди работают, учись, Ваня, как надо рынки сбыта расширять! Твой майонез в Третьем рейхе по сравнению с колумбийскими делами — бледная затея. Ай да колумбийцы… Ладно, Сика-Пука, грохнем твоего майора; надеюсь, что к тому моменту, когда тебе заломают руки за спину и потащат в расстрельный подвал, я буду уже в своем мире…
— Спасибо, мил человек, что не пожалел для меня доброго слова!
— Да всегда пожалуйста… что мне — слов, что ли, жалко? И вообще, жалеть и утаивать слова — это какая-то архиневиданная форма архижуткого жлобства…
Готовность №1
Утро выдалось пасмурным, но необъяснимо приветливым. Я вышел на балкон, вдохнул полной грудью дивный, благоухающий осенью воздух и потянулся всем телом, наслаждаясь чувством абсолютного физического здоровья. День без пьянки — и я уже, как огурчик, а завтра окончательно войду в полную форму. Это хорошо…
Из спальни выползла Герда — как-то она похудела, что ли? Да… стоматологический самопальный «Алка-Зельтцер» до добра не доводит и в прок не идет — это можно считать установленным фактом. Я поднял трубку, заказал обильнейший завтрак и пару литров сока. Герду надо спасать! Вся эта неукротимая диарея ведет к дегидратации организма и потере веса, так что Герде срочно необходимо отъедаться. Впредь будет умнее и не будет тянуть в рот всякую подозрительную гадость.
Герда жадно набросилась на завтрак и уплетала за обе щеки, а я удовлетворился лишь парочкой тостов и кофе. Я как раз встал из-за стола, когда в номер вошел Похмелини, обряженный в сверкающий фрак. Ни тебе дурацкой шапочки, ни тебе галифе, ни тебе офицерских сапог — удивительно…
— Симпатичный костюмчик, — прокомментировал я. — Куда собрался? На конференцию великих инквизиторов, бессовестно выдающих себя за стоматологов? Так для этой оргии следовало обрядиться в алую кровавую мантию и набить карманы «Виагрой», чтобы профессионализм не упал…
— Шут космический… Очень иронично. А известно ли тебе, что первые зубодеры, давшие официальное начало стоматологии как таковой, зародились именно в подвалах испанской инквизиции?
— Свою книгу об инквизиции, помнится, я зачитал до дыр. Я не исключаю, что ее автором был испанский стоматолог, потомок первых зубодеров. Хорошо, что ты итальянец, — окажись ты испанцем, я бы выскочил в окошко от ужаса…
— Паяц, я, собственно, зашел попрощаться и пожелать вам удачи, — сказал док, поправляя галстук- бабочку, — может так статься, что мы больше не увидимся.
— Ну что ж, док, до встречи в аду. Надеюсь, не слишком скорой встречи. Кстати, вот такой костюмчик, как у тебя, отлично подходит для погребения. Люди почему-то считают, что покойник в гробу должен быть нарядным, будто бы ему не все равно.
— Да иди ты к черту! Придурок. Я вхожу в образ. Завтра я в этом фраке иду на официальный прием, который дает моя одногруппница — главный стоматолог города Анестезия Григорьевна. Я должен быть неотразим.
— Анестезия? Это имя такое? Сугубо медицинское?
— Настя это! Анастасия! Анестезией мы ее в институте называли, — ответил док, и в его глазах заметались шальные огоньки.
— Ага… одна из тех веселых девчонок, с которыми ты в студенческую бытность по кабакам да по кустикам шарил?
— Точно!
— Виагру не забудь…
Мы с Гердой попрощались с великолепным Похмелини. Я крепко пожал ему руку, а Герда, сделав над собой усилие, прекратила обжираться, встала и звонко чмокнула доктора в щеку. Не скажу, что я буду без него скучать, но с ним было как-то веселее. Не люблю прощания, мне больше нравится формула «побуду с вами недолго и уйду незаметно», а официальные прощания рождают пустоту, независимо от того, уезжают
