сделана и что можно оценить ее и восхищаться.
Но напарника со мной больше не было.
На несколько секунд я застыл, уставившись в пустоту. Затем начал водить вокруг лучом фонаря.
Нет. Нет. Ничего…
Чувствуя, как нарастает во мне панический страх, я двинулся к краю бездны и нагнулся над ней с фонарем в руке. По счастью Пол двигался не слишком быстро. Но он действительно направлялся ко дну. Я ринулся за ним со всей скоростью, на какую только был способен.
Азотное опьянение, гроза водолазов или «восторг пустоты» обычно поражает на глубинах до двухсот футов. Мы спустились где-то на сто семьдесят, не более, но Пол определенно демонстрировал симптомы азотного опьянения.
Позаботившись о собственном самочувствии, я догнал его, схватил за плечо и повернул назад. Через стекло его шлема я разглядел то блаженное выражение, которое было написано на лице Пола.
Взяв его за руку и плечо, я потащил его назад, буксируя за собой. Несколько секунд он следовал за мной, не сопротивляясь.
Затем он стал бороться со мной. Я предвидел эту возможность и принял позицию из дзю-до «квансецу-вазе», но очень быстро обнаружил, что дзю-до не особенно годится под водой, особенно когда клапаны баллона слишком близки к вашей маске или загубнику. Я отворачивал голову подальше, откидывал ее назад. На некоторое время я утратил возможность тащить его назад таким способом. Но я не отказался от своих приемчиков. Если бы мне только удалось поддержать его чуть дольше и не допустить, чтобы азотное опьянение поразило самого меня, то я получил бы преимущество — я в этом уверен. Кроме всего прочего, у него пострадала не только координация движений, но и способность к мышлению.
В конце концов я дотащил его до агрегата — бурная лавина пузырей рванулась из воздушного шланга, когда он выплюнул загубник и не было способа вернуть его обратно без того, чтобы не отпустить самого водолаза. Впрочем, может быть, именно из-за того, что он стал задыхаться, мне стало чуть легче справляться с ним. Впрочем, не знаю.
Я втолкнул его в камеру, последовал за ним и запечатал дверь. Он почти смирился и начал поддаваться. Я сумел сунуть ему в рот загубник, а затем рванул сигнал подъема.
Мы начали подниматься почти сразу же, и хотел бы я знать, о чем думали в этот момент Бартелми и Дэвис.
Они достали нас очень быстро. Я почувствовал легкое дребезжание, когда мы наконец-то попали на палубу. Вскоре после этого вода схлынула. Я не знал, сравнялось ли к тому времени давление в камере с наружным, но переговорное устройство ожило, и послышался голос Бартелми — я как раз вылезал из своей амуниции.
— Через несколько минут двинемся, — сказал он. — Что стряслось? Насколько все серьезно?
— Азотное опьянение, — доложил я. — И Пол начал погружаться, и начал бороться со мной, когда я попытался вытащить его.
— Пострадали оба?
— Нет, не думаю. Он ненадолго потерял загубник. Но теперь дышит нормально.
— В таком случае, в каком он состоянии?
— По-прежнему «под мухой», я полагаю. И упадок жизнедеятельности, выглядит как… пьяный.
— Порядок. Можете уже освобождаться от вашего снаряжения…
— Уже освободился.
— …и раздеть его.
— Уже начал.
— Мы радировали на остров. Медик прилетел и ждет в лаборатории. Впрочем, предупреждали, что ему необходима, главным образом, декомпрессионная камера. Так что мы медленно и осторожно доведем в ней давление до нормального на поверхности. Я займусь этим прямо сейчас… А у себя самого вы чувствуете какие-либо симптомы опьянения?
— Нет.
— Ладно. Вы покинете камеру через некоторое время… Вы что еще хотите мне сказать?
— Да нет, пожалуй.
— Тогда все в порядке. Теперь я свяжусь по радио с доктором. Если я вам понадоблюсь, свистните в микрофон. Он это выдержит.
— Ладно.
Я освободил Пола от снаряжения, надеясь, что он вскоре начнет приходить в себя. Но он не очнулся.
Он сидел, сутулясь, бормоча что-то с открытыми, но остекленевшими глазами, и то и дело улыбался.
Хотел бы я знать, что с ним стряслось. Если давление и в самом деле было снижено, он должен был прийти в себя почти мгновенно. Возможно, надо снизить давление еще чуть-чуть, решил я.
Но…
А не погружался ли он раньше, еще до начала рабочего дня?
Продолжительность декомпрессии зависит от общего количества времени, проведенного под водой в течение двадцатичасового периода, от общего количества азота, усвоенного тканями, частично — головным и спинным мозгами. Мог ли он погружаться, чтобы поискать что-нибудь, скажем, в иле, у основания сломанной мачты, среди обломков старого затонувшего корабля? Возможно, погружаться надолго, тщательно обыскивая все в тревоге? Зная, что сегодня предстоит работать на берегу, зная, что в течение всего рабочего дня в ткани тела не попадет ни молекулы азота? И вот неожиданная авария, и он должен рисковать. Он делает вид, что все в порядке, возможно, даже поощряет новичка продолжить и закончить работу. Отдыхает, пытается справиться с собой…
Очень может быть. В этом случае ценность декомпрессии, проводимой Бартелми, исчезает. У него данные о времени и глубине погружения — но только последнего погружения Пола. Черт побери, насколько я понимаю, он мог побывать в нескольких точках, разбросанных в различных местах на дне океана.
Я нагнулся над ним, изучая зрачки его глаз, чтобы привлечь внимание к себе.
— Как долго ты был утром под водой? — спросил я.
Он улыбнулся.
— Я не нырял, — ответил он затем.
— Мне нет дела до того, зачем ты нырял. Меня куда больше заботит твое здоровье… Как долго ты был внизу? И на какой глубине?
Он покачал головой и повторил:
— Я не нырял.
— Черт бы тебя побрал! Я знаю, что ты нырял. Это было у старого затонувшего корабля, да? Там где- то около двадцати фатомов. Но сколько ты там пробыл? Час? Или еще дольше?
— Я не нырял, — настаивал он. — Это правда, Майк! Я не нырял.
Я вздохнул, откинувшись назад. Быть может, он говорил правду. Люди устроены по-разному. Возможно, что его особенности физиологии сыграли такую шутку, и это был другой вариант — не тот, что предполагал я. Однако, все это было так близко к истине… На мгновение я примерил его на место поставщика камней, а Фрэнка — на место укрывателя краденого. Итак, я пришел к Фрэнку со своей находкой, Фрэнк сообщил Полу о таком обороте дела, и тот, забеспокоившись, отправился, пока все на станции спали, убедиться, что его добро по-прежнему там, где он и предполагал. Во время неистовых поисков его ткани накопили много азота, а затем произошло все остальное. И эта стройная гипотеза поразила меня своей логичностью. Но коснись это меня, я нашел бы способ прервать погружение. Я всегда мог соврать что-нибудь для того, чтобы подняться наверх раньше срока.
— Ты не можешь вспомнить? — попытался я еще раз.
Он начал без особого воодушевления клясть все на свете, но потерял последний энтузиазм после дюжины-другой слов. А затем он протянул:
— Почему ты не веришь мне, Майк? Я не нырял…
— Ладно, я верю тебе, — сказал я. — Все в порядке. Так что, отдыхай.
Он потянулся и вцепился в мою руку.
