Отдышалась И достигла парадной двери почти что с достоинством.
И - замерла в горестном изумлении.
На ней было криво накарябано: «Ремонт!»
Только теперь в глаза мне бросились заляпанные известкой окна и грязные потеки на цоколе. И только теперь послышалось из-за угла противное царапанье и шлепанье, как будто что-то сбрасывали с крыши или соскабливали со стен. А из-за двери, из-за цветных стекол, тоже порядочно заляпанных, раздавался монотонный строительный стук.
- Женщина-а-а! С дороги, я грю-у-у! - завопил кто-то в самое ухо, и две фигуры в строительных робах, балансируя ведрами, проплыли мимо, чуть было не сметя меня с пути, и скрылись за углом.
Бессильная ярость охватила меня. Зачем нужно было судьбе так глумиться надо мной?! Да еще и коверкать лучший день недели - среду!
Я по-прежнему стояла перед входом, будто ожидая какого-то чуда. Будто надеялась, что сейчас судьба спохватится и исправит ошибку!
Тем временем стук из-за двери участился, словно в нее теперь что есть силы колотили пластмассовым пеналом. Я всмотрелась: за стеклом рисовался неясный силуэт. Какой-то человек явно делал мне знаки, тыча пальцем влево. Прогонял прочь? Как будто нет. Приглашал войти с другой стороны? Но зачем я ему понадобилась? Неужели кто-то все-таки позвонил и предупредил о моем приходе?
Я неуверенно двинулась в указанном направлении. Заглянула за угол. С этой стороны действительно имелась маленькая дверь, и в данный момент рабочие вытаскивали из нее стремянку. Я подождала, пока они с этим справятся, стараясь не вслушиваться в разговор (от рабочей лексики нервы у меня сразу сдают), и вошла.
В полутьме сначала было ничего не разглядеть. Но постепенно впереди различились: узкий коридорчик; тупичок под лестницей, заваленный ведрами, банками из-под краски и какими-то палками; сама лестница, довольно просторная, с массивными перилами и ковровой дорожкой посередине; широкое свободное пространство вестибюля перед ней и маленький столик в углу. А от этого столика направлялся ко мне маленький человек, делавший знаки, и на ходу, любезно улыбаясь, говорил с загадочной развязностью:
- Заждались, заждались вас! Уже раза три в офис звонили!
Я удивленно разглядывала его.
- Вы же насчет контракта? Фирма «Люкс-дизайн»? - улыбаясь еще любезнее, осведомился он.
- Нет-нет, я насчет Союза писателей! - развеяла я его заблуждение.
Человечек заметно разочаровался: тут же убрал предназначенную не мне улыбку, отвернулся и пошел обратно к столу.
- Это разве не здесь? - сердито крикнула я ему в спину.
- Переехали они. Уже с месяц, - буркнул он с отвратительным равнодушием. И, отвернувшись, уставился на парадную дверь.
- Как… а куда? Куда они переехали? - растерянно допытывалась я.
Он вяло помотал головой.
- Может, хотя бы телефон… не знаете? Да что же это такое!
Но человек уже целиком погрузился в ожидание своего контракта. Опустив подбородок на локти, он созерцал мутные дверные стекла. Медитировал!
Я посмотрела ему в затылок. (Папа утверждает, что иногда мой взгляд способен оставить ожог, как химическое оружие.) Но этот тип, очевидно, имел кожу со свойствами бронежилета.
Кипя от злости, я направилась к выходу. Меня раздражала даже ковровая дорожка, когда-то, очевидно, красная, а ныне пестреющая мешочными проплешинами и известковыми узорами. И что за таинственные контракты, интересно, здесь заключаются? И кто это, интересно, посмел выселить писателей отсюда? И неужто НАВСЕГДА?
- Девушка! Женщина! Подождите… - Я остановилась. Человек, прервав свою медитацию, нехотя сообщил: - Там кто-то из них вроде наверх пошел, вон ключа нет! Поднимитесь тогда на второй, в сороковую… Да, скажите, у меня дежурство до трех! Скажите - дверь закрою, сами потом пускай выбираются…
Последние слова догнали меня уже на втором этаже.
Здесь было даже еще темнее, чем в подлестничном коридоре. К тому же никаких номеров на дверях я не заметила.
Зато я услышала ГОЛОСА! Дверь в одну из комнат была открыта. Густые клубы табачного дыма выплывали в коридор. Держась за сердце, я на цыпочках подобралась к источнику никотинового зловония.
- Кости, кости, одни кости! А где же мясо? Голый сюжет, абсолютно голый! Это даже как-то, я не знаю… неприлично! - возмущался кто-то.
- Н-ничего подобного! Н-ни-че-го! Это просто телеграфный стиль. Мы не в девятнадцатом веке - але, проснитесь, сударь! - убеждал в ответ другой.
- Да невкусно это, пойми же ты, невкусно! - настаивал первый голос.
- Слушай, пойдем на угол, я тебе чизбургер куплю. Или даже бигмак, черт с тобой! Сожри и успокойся! - горячился второй.
- А может, порнушки добавить? Пару сценок. Кашу маслом не испортишь! - примирительно предложил новый голос.
- Достал уже ты, Виталь, со своей порнушкой!
- Друзья! Вспомним Лао-цзы…
- И ты достал со своим Лао-цзы!
- Невкусно ему! Повесть - это тебе не закусочная, обжора!
- А роман - не ресторан.
При словах «повесть» и «роман» внутри у меня что-то сладко вздрогнуло, и я на мгновение перестала следить за нитью разговора. А когда пришла в себя, там уже не говорили, а кричали, перебивая друг друга:
- И не надо! Не надо пугать людей постмодерном! Не надо вешать ярлыки!
- Но ведь не все, что правда в жизни, правда и в искусстве!
- Вот именно! Вспомните Дали! Почему ему было можно все, а нам ничего?!
- Потому что существуют законы жанра, за-ко-ны жан-ра!!
- Я, значит, нарушитель законов! Я преступник! А вы кто? Менты?!
- Друзья! Не надо так горячиться. Вспомните Карлоса Кастанеду! Чувство собственной важности отнимает у человека…
- Я тебя убью с твоим Кастанедой!!
Из комнаты вдруг выбежал человек и промчался мимо меня, размахивая зеленой папкой. По лестнице гулко загрохотали его шаги. И все здание вздрогнуло - то ли он налетел на столик с медитирующим, решила я, то ли сорвал с петель запертую парадную дверь.
Следом из комнаты выскочили еще двое, озабоченно прислушиваясь.
- Ушел? - спросил меня один из них, словно не доверяя собственным органам чувств.
Я виновато кивнула. Вышедшие переглянулись и симметрично покачали головами.
- Попьем компот, - вздохнул один.
Другой хохотнул.
После этого они одновременно повернулись ко мне, и я заметила, что обоим, как пишут выпускники в сочинениях, художникам слова еще довольно-таки далеко до преклонных лет.
- А вы, девушка, к кому?
- К писателям, - с достоинством ответила я и идиотски хихикнула.
Все мало-мальски интересные мужчины, встреченные мною в жизни, всегда подразделялись на недосягаемых и ухажеров. Недосягаемые - они и были недосягаемые: по уму, красоте, спортивным достижениям и разным другим ярко выраженным достоинствам. К этой же категории относились симпатичные врачи, преподаватели в институте, артист Павел Кадочников в молодости и три певца, три Валерия - Леонтьев, Сюткин и Меладзе. (Чужие мужья, надо заметить, образовывали как бы отдельную,
