представляет из себя новый воздыхатель, что он умеет, какие слова произносит в постели, с какой интонацией, как целует и гладит, как возбуждает… Ингу устраивала вся эта пошлая мелодия псевдолюбви, фальшивая, но упрямая, навязчивая, заполняющая собой все ее существо.
Природное чутье, как у зверька, которого борьба за существование учит изворотливости и ловкости, подсказывало ей, что жить нужно именно так. Это в юности она думала, что жизнью правит любовь. Чепуха! Жизнью управляют деньги. Это истина.
Ей нравилось видеть восхищение и поклонение, принимать поцелуи и подарки, нравилось отдаваться сначала даже без расчета, бессознательно, под руководством инстинкта. Позже и деньги, и дорогие подарки она принимала, как поцелуи, спокойно и просто. Центральный дом литераторов, Дом журналистов, Центральный дом работников искусств, Дом кино стали ее постоянными точками. Инга была на виду у всех, официально и молчаливо здесь признанная.
Однажды в Доме кино к ней подплыла приятная полноватая, хорошо и продуманно одетая дама лет сорока и предложила пойти работать под крышу в ее салон.
— У меня хорошие девочки! — ласково пела дама. — Отличные богатые клиенты! И абсолютно надежные.
Инга с удовольствием полюбовалась 'мамкой'. Милая… Но идти куда-то? Нет, это ей не подходит. Лучше работать в одиночку.
— Вы меня с кем-то перепутали, — сказала Инга даме. — Я студентка.
— Нет, киска, тебя ни с кем не перепутаешь! — проворковала дама. — А студенток у меня полно. Одно другому не мешает! Даже наоборот. Образованные девушки с шармом пользуются особым спросом.
В университет на лекции Инга ходила редко. Да этого никто особо и не требовал. Главное — сдать сессию. А их Инга всегда пролетала удачно. Во-первых, еще оставалась сильна школа Филиппа, во-вторых, Инга от природы была сообразительна, в-третьих, всегда могла найти преподавателей, готовых за кокетливые Ингины глазки и открытую чуть больше норм приличия грудь с превеликой радостью ставить ей пятерки и четверки, даже не требуя никакой расплаты, просто из любви к искусству.
Когда в ее жизни появился верный и богатенький Вадим, Инга возликовала. Правда, он большой щедростью не отличался, но Инга запросто разгадала все его слабости, научилась в два счета подпаивать и всегда без труда добивалась исполнения желаний. Кроме того, она уже хорошо постигла, что любовь у мужчин быстро превращается в хроническую влюбленность, довольно ровную и никого не мучающую, удобную и всем подходящую. Именно ее и надо поддерживать на медленном огне. Чем Инга и занималась всю дорогу, старательно и аккуратно, чтобы случайно, неосторожным движением, не погасить тлеющий огонек.
В журналистике, где у нее не имелось никаких связей, как, например, у Стародавнего, ей ничего не светило, хотя она набила руку и писала неплохо. Как была она для редакций 'девочкой с улицы', так и осталась. Значит… Значит, ей разумнее вернуться на ту же самую улицу. И она поступает правильно.
Один раз Инга случайно столкнулась в ЦДЛ с Антоном и холодно раскланялась. 'А жаль, — подумала Инга, вновь окидывая профессиональным взглядом могучую фигуру подполковника в отставке, — что такие телеса пропадают зря… Прямо обидно…'
— Женщины всегда добиваются своего, в особенности, когда им нужно кого-нибудь на себе женить, — часто бормотал пьяный Вадим, сидя с ней рядом в ЦДЛ.
— Успокойся, Вадюша, — нежно чирикала в ответ Инга. — Я не собираюсь за тебя замуж ни при какой погоде!
Но однажды Вадим вдруг взъерепенился:
— А, собственно, почему ты это без конца скандируешь? Чем я для тебя плох? Даже Ариадне сгодился! Дочери такого человека!
— Не бери мои слова в голову, Вадик! — нежно посоветовала Инга. — И не пытайся меня обидеть! Тебе это потом отольется.
— А куда их еще брать? — логично удивился поэт.
Инга засмеялась и привычно покачала ножкой, закинутой на другую:
— Ты совсем не плох! Просто недостаточно богат. Мне требуется куда больше денег, чем у тебя. Уж прости за откровенность…
Охлынин поник седеющей головой с еще великолепной густой шевелюрой, которой завидовали многие молодые:
— Да, ты права… Знаешь, сколько я получал раньше?.. Но теперь поэты стали никому не нужны…
Он ничего не знал об Инге, кроме ее имени и места учебы. А она знала о нем все. Но после того, что рассказал ей вечером своего дня рождения Илья…
…В то лето Инга была в Москве, сдавала экзамены. Лидочка, перегревшись на солнце, уснула рано, а Илья слушал музыку и кайфовал. Неожиданно голос дядьки перекрыл пение Джо Дассена.
— Устал я, Элеонорочка! — закричал дядька. — Совершенно замучился! Не знаю, что нам с этой девкой делать!
Илья выключил магнитолу и прислушался.
— Ты потише, пожалуйста! — забормотала тетка. — Илюша с Лидочкой спят.
— Да не проснутся! — гаркнул дядька. — Еще один потаскун на нашу голову! Жениться-то он думает?
Тетка что-то ответила, совсем неслышное, видимо, простое 'нет'.
— Она уверена, что мы ничего не знаем! — продолжал дядька. — Весь год возвращалась с гулянок как шальная! Слухи по городу давно пошли. Он у нас маленький… А я боялся, Элеонорочка, ей что-нибудь сказать! Думал: вдруг это серьезно, любовь? Да какая там любовь…
Заскрипел стул. Очевидно, дядька тяжело на него приземлился.
— Филипп ее любит, жениться хочет… Он мне все рассказал, как отцу родному. Все знают о ее морских купаниях. о ее лежанках под деревьями… Да и нас тут не любят. У меня за спиной перешептываться стали, то на работе, то соседи… Дескать, вовсю гуляет девка… Прошляпили родители… Я виноват, Элеонорочка, чего я выжидал, чего опасался? Это нужно было прекратить немедленно!
— Толенька, ты не переживай, — негромко заговорила тетка.
Илья на цыпочках подобрался к двери, чтобы услышать все до последнего слова.
— Ты бы все равно ничего с ней не сделал. Я тоже много об этом думала, как не думать… В ней заговорила материнская кровь. Женьку-то помнишь?..
'Какая материнская кровь? — изумился Илья. — Ничего не понимаю…'
— Да, — глухо сказал дядька. — Ты права… Но когда мы ее брали, я ни о чем не задумывался…
— Я тоже, — прошептала тетка. — А как моя мама возражала! Словно предчувствовала беду!
Позже Илья расспросил обо всем мать. И она уже не смогла утаить от него правду, потому что большую ее часть сын знал.
…Он вырос чудным парнем, которых в народе зовут рубахой. Высокий, красивый, с тяжелыми волнистыми волосами, ясноглазый… Бесстрашный и лихой. Заводной. Михаилом звали. И Женька, его любовь, жена — ему под стать. Настоящая красавица с косами ниже попы. Михаил был пилотом и даже завистники признавали, что нет ему равных в небе, и нет краше пары, чем Мишка с Женей.
А потом Женька загуляла…
Трудно сказать, почему так случилось. Пустая, видно, девка оказалась. Или не любила Михаила, а просто принимала его любовь до поры до времени. Но вот заскучала возле него. Дурь в голову бросилась. И нашла Женька на стороне одного мужика, потом другого, третьего…
Умолял ее Мишка одуматься, в ногах валялся, кричал, что любит одну ее на всем белом свете да годовалую дочку. Даже бил Женьку. Только осталась она равнодушной и к словам мужа, и к его любви, к побоям, и к дочери. И однажды сбежала из дома, прихватив с собой немудреные вещички. А дочку оставила Мишке на память. И написала, что отказывается от нее навсегда, разыскивать никогда не будет и никаких претензий никому не предъявит. Девочка ей не нужна, а нужна шальная любовь. Мужики, одним словом.
Сначала с малышкой сидели добрые соседки, потом Михаил нашел няню. Он стал черным, исхудал так, что люди при встречах торопливо, испуганно отводили глаза.
В тот день Анатолий дежурил в аэропорту, вел самолет Михаила. И первым увидел, как самолет,
