немедленно, — решил Виктор. — Может, срочно 'зашиться'? Вон Леонид сколько лет назад сподобился, с тех пор — ни капли. Дачу построил, собаку завел, жена плакать перестала…'
— Если тебе больно меня видеть, я больше не приду, — сказала вдруг Таня. — Я долго боялась причинить тебе своим появлением лишние мучения. К чему эта страшная неотвязная проклятая память? Но я очень соскучилась по тебе, Витя, и сегодня не совладала с собой…
Виктор вскочил и бросился к ней. Облачко испуганно взвилось под потолок.
— Таня, — простирая вверх руки, хрипло забормотал Виктор, — Таня, ты все-таки многого не знаешь… Я очень прошу тебя сейчас не уходить, а потом проведывать меня как можно чаще… А оттуда… где ты находишься… звонить нельзя?
— Почему нельзя? — засмеялась Таня. — Очень даже можно! Повременную оплату пока не ввели. Но я опять же боялась тебя испугать. И для меня лучше, если я буду приходить — я хочу тебя не только слышать, но и видеть! Согласен?
— Да! — завопил Виктор. — Да, Танюша, конечно! Ты придешь завтра? Не забудешь?
Таня кивнула, улыбнулась, и облачко стало медленно таять в прокуренном воздухе подвала.
Когда Алексей, наконец, поднял голову от стола, его поразило лицо Виктора. Отсутствующим выражением, блуждающей улыбкой и сияющими от счастья глазами приятель напоминал наркомана или сумасшедшего. Он был абсолютно трезв, словно сегодня ничего не пил, сидел, опершись на руки, и мурлыкал себе под нос:
— 'Но только нас соединить паром не в силах, нам никогда не повторить того, что было…'
Алексей подозрительно, с тревогой осмотрел лучшего друга.
— Ты что это, Витя? Вроде и не ложился? — осторожно спросил он.
— Я поговорил тут без тебя сам с собой, Алеша, и понял, что еще не вечер, хотя первый тайм мы уже отыграли, — странно ответил Виктор. — Но обязательно будет второй, и вообще потом могут дать дополнительное время. Я очень на него рассчитываю, Алексис.
'Надо срочно звонить Ане, — решил перепуганный Алексей. — Или нет, не стоит, она только ударится в панику и снова начнет кричать. Вызову Туманова и Геру. Насчет врачей решим с ними вместе'.
'А вдруг она больше никогда не придет?' — неожиданно подумал Виктор и взглянул на Алексея в вакууме отчаяния, сменившимся последней надеждой.
Нет, Таня не должна его обмануть. Она просто не сможет этого сделать. Его Таня, Таня Сорокина, которую он сам убил почти двадцать лет назад темным августовским вечером.
Единственная любовь Виктора на Земле…
Он не подозревал, что способен на убийство. Да и кто всерьез будет предполагать у себя такие 'таланты'? Бывает, конечно, но редко. Достоевского с его болезненными теориями и бредовыми идеями Виктор не любил.
С Таней он познакомился в студенческой компании, куда и ее, и его привела Татка, сокурсница Виктора.
В крохотной передней, где двое могли разойтись, только стукнув друг друга боками, будущий художник, снимая куртку, успел запросто раскланяться со знакомыми и незнакомыми мордами, то и дело высовывавшимися из комнаты: кто пришел? Неожиданно за спиной что-то тихо, еле слышно зашелестело, точь-в-точь как теперь, появляясь, всякий раз шуршало облачко.
Виктор стремительно обернулся. И застыл.
— Вроде памятника самому себе! — живописала потом Татка, воссоздавая в подробностях эту впечатляющую незабываемую сцену.
— А почему у тебя глаза желтые? — быстро спросил незнакомку Виктор. — Да еще с рыжими точками посередине…
Смешные, словно хной крашенные глаза.
— Потому что осень, — откликнулась она. — Все желтое.
— Они у тебя в зависимости от сезона? А зимой какие будут? А весной?
Незнакомка улыбнулась. Рыжие точки превратились в тире.
— А ты, оказывается, дотошный! Зимой и увидишь, какие. Время терпит?
— Вполне! — радостно согласился Виктор и сразу свободно положил руку на ее плечо. — 'Первый вальс я прошу вас со мной!'
— Вальс! — фыркнула наблюдавшая за ними с большим интересом и любопытством Татка. — Это тебе не дом графини Безуховой! Поэтому возможны только танцы-манцы-прижиманцы. Ничего другого столичная жилплощадь нынче не позволит.
— Да что ты говоришь? Неслабо я лопухнулся, лапоть! — воскликнул Виктор, не отрывая от незнакомки взгляда. — Явился сюда как раз в расчете на первый бал Наташи Ростовой! Пилил, валенок, на другой конец Москвы под проливным дождем!
— Перебьешься! — нелюбезно заявила Татка. — А вот скажи лучше, ну, не красавица ли у нас Таня?
Спрашивать этого не стоило. Сердце вдруг с грохотом обрывающегося лифта стремительно метнулось вниз, и Виктор сильно засомневался, что оно вернется на свое место.
— Не красавица! — бестактно брякнул он. — И не дай Бог!
Уже тогда у студента-суриковца вырабатывалась индивидуальная теория красоты и формировалось своеобразное к ней отношение. Таня по-прежнему невозмутимо улыбалась.
— Ты грубый, Витя! — грустно сказала Тата. — И на комплименты не способный.
Она гордилась подругой, как собственным произведением.
— Но самое плохое, что ты, живописец, не в состоянии видеть истину!
— Это не факт, — буркнул Виктор. — Итак, она 'звалась Татьяна…' Отвали, Татка! Не видишь, у нас намечается любовь! И ты нам, пожалуйста, не мешай!
Татка прыснула и исчезла.
— Ты забыл спросить у меня согласия, Витя, — спокойно произнесла Таня.
— Согласия? — искренне изумился Виктор. — На что? На первый танец, что ли?
— Ну, хотя бы, — кивнула Таня. — Ты слишком быстро запрягаешь.
— Есть такое дело… Не люблю зря время терять, — признался Виктор. — Было бы куда ехать! Ты смотри на окружающее проще. Думаешь, с годами что-нибудь меняется?
— Иногда бывает, — заметила Таня. — Например, твои прежние понятия и убеждения.
— Правильно говоришь, правильно! — весело подхватил Виктор. — Вот из-за них и кажется, что все вдруг изменилось. А изменились всего-навсего они одни.
— Значит, по-твоему, нет вечных убеждений и понятий?
— Конечно, нет! — Крашенинников решительно положил ей на плечо вторую руку. — Так ты идешь? Народ там уже развлекается вовсю, а мы с тобой торчим в передней, как два пня на опушке!
— Иду! — согласилась Таня с непонятной улыбкой. — Очень хочется послушать захватывающие новости, которые ты мне еще поведаешь.
В маленькую комнатенку набилось столько народу, что танцевать можно было не иначе, как прижавшись друг к другу крепко-накрепко. Виктора такой вариант вполне устраивал. Что устраивало Таню, он выяснять не желал. В этой восхитительной тесноте и давке никто никому не мешал и никто ни на кого не обращал внимания: все были заняты только собой и своими партнершами и партнерами.
— Хочешь, я тебе свою жизнь расскажу? — спросил Виктор, крепко прижимая к себе Таню, и начал, не дожидаясь не интересующего его ответа. — Я один раз целых четыре дня девочку любил. Это у меня рекорд был. Больше четырех дней мне не удавалось. Я ее в театре увидел, вместе с родителями. На 'Синей птице'. Папа толстый и мама тоже, бегемотов ужасно напоминали, а у нее, знаешь, совсем тоненькие ручки и ножки. Сквозные прямо. И она с бантами. Я за ней из театра до дома шел. Узнал, где живет, и три дня у подъезда караулил. Ждал, когда она пройдет. Всех жильцов наизусть выучил. На четвертый день она только появилась. А мне уже надоело к тому времени. Ей бы раньше выйти… Так все и кончилось.
— Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, на что мне рассчитывать, — спокойно заметила Таня, выслушав рассказ и улыбнувшись одними глазами. — Всего лишь на четыре дня! Отсчет начинать с сегодняшнего? Так что тебе никогда не придется узнать, Витя, какие у меня глаза зимой! А уж весной тем
