— Что поделаешь! — развел руками Гера. — Это все равно должно было когда-нибудь случиться.
Ну да, он всегда очень четкий и рассудительный!
— Ох, и умен! — безнадежно пробормотал Виктор. — И, натурально, прав. Я сам во всем виноват, впутал тебя и Татку…
— Положим, меня ты не впутывал, — уточнил Гера. — Это Нателла постаралась при моем полном согласии. Но мне кажется, еще ничего не потеряно и можно на ходу кое-что поправить. Ты слишком быстро скис, Витя, а надо искать выход.
Легко ему рассуждать! Крашенинников взглянул на друга с ненавистью.
— Что ты понимаешь? — начал он, снова закипая, но обстановку разрядила Татка, которая и спасла Виктора на краю последнего отчаяния.
Она появилась улыбающаяся, в чем-то несусветно ярком, и с ходу попросила:
— Не ссорьтесь, мальчики! Вам не идет! А что случилось?
Выяснив суть дела, она презрительно фыркнула.
— Делов-то куча! — весьма 'интеллигентно' сказала она, вздернув плечи. — Теперь я ключи уворую для тебя, Витюша, но только в августе. И пускай Герочка женится, ты ему не препятствуй. Дело хорошее!
— Ничего хорошего, кроме плохого. Сомнительная фамилия 'Сумнительная'… Неужто Нинке нравится? — машинально прокомментировал растерявшийся Виктор: даже от Татки он не ждал подобного жеста.
— А как же твои моральные принципы? — не к месту поинтересовался у нее Георгий.
— К чертям собачьим! — энергично высказалась Татка. — Раз они мешают вашему счастью!
Она всегда была своя в доску.
Все лето Виктор провел как в тумане, словно в нехорошем тревожном сне. Он страшно мучился без Таньки, а встречаться приходилось лишь в парке на скамейке. Совершенно одурев к вечеру от жары и одиночества, Виктор звонил Тане и требовал, чтобы она немедленно вышла на улицу. Испуганная его тоном Танька тотчас прилетала к метро.
— Таня! — бросался к ней навстречу Виктор. — Ради всего святого скажи: какая разница между глаголом и сказуемым?
— Балда! — смеялась Танька. — Ты настоящий урод, Витя!
В следующий раз он изобретал совсем другую проблему.
— Танечка, родная, как говорить правильно: укра' инский или украи' нский?
Или стонал:
— Таня, умоляю, 'не думай о секундах свысока'!
— Просто глупо! — наконец обиделась Таня. — У тебя что, нет других тем для разговоров?
— Это и паровозу понятно, — ласково объяснил Виктор. — И никогда не было. А где мне их взять? Бедного мальчика воспитывала программная литература и советская песенная классика. Поэтому я и вырос таким дебилом. Так что я тебя поздравляю: ты здорово прокололась с выбором!
Он наклонился к Тане, осторожно поцеловал ее в лоб и нежно сообщил, глядя в глаза:
— 'Ты — моя мелодия!'
— А хотелось бы быть музой! — нагло заявила Танька. — Какой-то там мелодии — еще, кстати, неизвестно какой — для меня маловато!
— А ты капризна, родная! — заметил Виктор и тут же попросил с чувством: — Ну, тогда 'стань моей сиреною'!
Таня наморщила нос и поощрительно улыбнулась: сирена ее устраивала значительно больше.
— Уже занятнее, — сказала она. — Продолжай!
Крашенинников молчал.
— Неужели иссяк запас песенной классики? — изумилась Таня. — Или ты выдохся? Не подсказать ли тебе что-нибудь?
— Я тебя умоляю, — пробормотал Виктор и вдруг нервно стиснул Таньку ладонями так, что она жалобно ойкнула от боли и неожиданности. — Таня, — заговорил он быстро и напряженно, — я не доживу без тебя до осени, я, наверное, скоро сойду с ума, или заболею, или застрелюсь! Или не знаю что… Сдохну как собака. Но я не могу тебя не видеть, не слышать, не чувствовать!.. Это просто невозможно, Танька! Мне обрыдло общаться с тобой по телефону! Придумай что-нибудь, ну, пожалуйста! У тебя наверняка есть Брижиттки с квартирами!
Таня прикусила нижнюю губу и притихла.
— Брижиттки есть, — прошептала она, — а квартиры — фига!
— Почему же ты у меня такая недогадливая, родная? — застонал Виктор. — Непронырливая! Почему ты до сих пор не обзавелась дочкой Герасимова в качестве подружки?
— Потому что у него нет дочки! — отпарировала Танька.
— Да что ты говоришь? — изумился Виктор. — Шибко неудачно! А я так на это рассчитывал!
— И вообще ты, очевидно, забыл, что у меня есть Татка с дачей! — заявила Таня.
— Еще неизвестно, у кого она есть: у тебя или у меня, — пробормотал Виктор. — Татка — наше общее народное достояние!
— Не паясничай, Витя! — строго, с легким раздражением попросила Таня. — Надоедает иногда!
— Я сам себе тоже иногда надоедаю. Еще как! — пробормотал Виктор. — 'И в кого такой я уродился, трудно мне с характером моим…' Но труднее всего мне без тебя, Таня…
Придумать они так ничего и не смогли. До августа Виктор удивлял мать тем, что постоянно болтался дома.
— Скажи, Витя, — спросила она, водя кисточкой по холсту в своей комнате, — почему ты перестал ходить к друзьям: и к Гере, и к Алеше?
— Герка женился, у него теперь семья, дети, — мрачно сообщил сын.
— Да? — искренне обрадовалась мать. — Это замечательно! И кто же у него родился?
— Неведома зверюшка, — хмуро известил Виктор. — Ты лучше не приставай ко мне, я сейчас бешеный.
Вечером он, как всегда, позвонил Тане.
— Депрессушник заел, — пожаловался он. — Берет верх депрессуха проклятая! Сладу с ней нет! Наверное, я скоро умру… Ты хотя бы придешь меня хоронить?
— Дурак! — возмутилась Таня. — Тебе нужно было идти вместе с Алексеем в цирк!
— Меня туда не взяли из-за роста, — грустно доложил Крашенинников. — Я свободно достаю рукой до купола, если встану на цыпочки. Там сказали, что 'во флоте вы нужны, послужите для страны'!
— Почему же ты не последовал мудрому совету, а полез в художники? — осведомилась Таня.
— Любезность за любезность, — отозвался Виктор. — По той же причине, по которой ты, презрев судьбу простой советской домохозяйки и даже не научившись мыть тарелки — они у тебя всегда после мытья жирные, заметь! — двинулась в сценаристки! Ну-ка, скажи быстренько, как правильно пишется 'бессребреник'?
— С тремя 'з'! — заявила Танька. — И отцепись от меня!
— Ни за что! — ответил Виктор. — Я назло тебе из последних сил дотяну до августа, все-таки выживу и доползу до нашего чердачка!
Танька повесила трубку.
Август выдался на редкость холодным и дождливым, видимо, специально для Виктора. Да и Надежда Николаевна погрустнела и стала прихварывать после свадьбы Геры, чем несказанно удивила родную дочь. Поэтому уже в середине месяца Крохины уехали в Москву, и Татка молча принесла Виктору ключи. Он, как безумный, рванулся к Таньке.
— 'На Пушкино в девять идет электричка, — сообщил он с порога. — Послушайте, вы отказаться не вправе: кукушка снесла в нашей роще яичко, чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!'
Танька засмеялась.
— Ты неисправим! Но утром я не могу.
