— Чтобы ты не порешил, сволочь! — прохрипел он и попробовал встать.
Видно, было нечто такое в движениях и взгляде Крашенинникова, что вдруг испугало их, хотя теперь они свободно могли прирезать его, едва стоящего на ногах. Но они испугались. Маленький начал суетливо озираться и неуверенно попятился.
— Отваливаем, Толик! — сказал он. — Ну его на хер!
Они исчезли так мгновенно, словно провалились сквозь землю. Ушли куда-то в лес известными лишь им тропами. Ветер шевелил кленовые листья на Таниной груди. Тишина навалилась смертельной, невыносимой, невероятной тяжестью.
— Таня, — сказал Виктор и снова опустился на землю, — Танечка, родная, встань, а?.. Хочешь, я тебе помогу?.. Я ведь сильный, ты знаешь, я сумею отнести тебя в избушку… В воскресенье приедет Алеша. Ты ведь его любишь, Таня… Он удивится, если вдруг не застанет тебя. А Татка просила яблок из сада… Она любит красные… Таня, хочешь, я больше никогда в жизни не буду петь дурацкие песни и читать стихи?.. Тебе ведь это не нравится, правда?.. И мне тоже… А листья надо погладить утюгом, тогда они будут стоять у нас долго-долго… Ты только встань и увидишь, как все будет хорошо-хорошо…
Он прижался к Таниному плечу и застыл. Он не знал и не помнил, сколько прошло времени. В полной темноте начался дождь, осторожно застучал по веткам, и Виктор очнулся от холодных, секущих лицо капель. Его бил озноб. Таня лежала рядом, бесконечно близкая и страшно далекая.
— 'Где, в каких краях, встретимся с тобою…', — прошептал Виктор и снова попробовал встать.
Все тело болело, но кровь почти остановилась, запеклась на щеках твердой отвратительной коркой. Дождь шел все сильнее, а он 'смывает все следы', подумал Виктор. Сознание стало неожиданно ясным и острым — теперь нужно уходить. Конечно, возникнет вопрос о том, как Таня сюда попала, а Тата, Гера, Алеша, Нина отлично знают, с кем она здесь жила. Нет, уходить нет смысла.
Виктор опять лег, уткнувшись носом в землю. Он должен быть с Таней, пока их не найдут. Если сам не подохнет к тому времени. Ну, не ползти же ему в милицию, которая, кстати, неизвестно где находится… И вокруг ни души. Но он ошибался.
Как в дурном сне, перед ним вдруг возник тот маленький, тряпочный. Почему-то он был один, без своего кореша, и тоже, казалось, дрожал в ознобе. Виктор решил, что ему мнится, мерещится, что просто начинается бред, но потом вдруг уверовал: маленький существует. Он присел на корточки возле Виктора и забормотал быстро-быстро, пугливо озираясь:
— Парень, слышь меня, парень? Ты чего тут разлегся, ведь заберут!
— 'Оттого, что лес — моя колыбель, и могила — лес', — прошептал Виктор. — Не убеждает? А я думал, ты вернулся, чтобы меня пришить. Без забот, без хлопот! Потому что вовремя не успел. И это самое лучшее, что можно придумать! И тебе спокойно, и мне хорошо… Давай, друг, действуй!
— Поднимайся, слышь? — повторял маленький, словно до него не доходил смысл сказанного Виктором. — Вставай и бежи! Тебе есть где схорониться? Ехай в город! У тебя там живет кто? Или с нами пойдем. Но это хужее, лучше ты сам спрячься. Нас не найдут, а ты чего-нибудь про себя выдумай по дороге. Я как лучше хочу, парень! Слышь, эй! Или ты совсем тронулся?
Виктор с трудом разлепил затекшие веки. Чего он так старается? И кто из них двоих действительно тронулся?
— 'Где ж ты, времечко лихое, когда можно было жить разбоем, да-да! Неужели это время не вернется никогда?' — сипло пропел Виктор.
Маленький испугался не на шутку.
— Ты чего это… вроде как поешь? — спросил он, совершенно ошалев.
— 'Нам песня строить и жить помогает!' — уведомил Виктор. — А тебе, мразь, что нужно? Зачем вякаешь? Ты свое дело сделал, подонок, хочешь докончить, так я ведь ничего не имею против! Валяй, только поживее! И с концами!
Маленький обрадовался и сразу успокоился.
— Ну, заговорил по-человечески! А то ни черта не поймешь! Не то стихи, не то песни… Все странные какие-то… Ты поспеши к первой электричке, хочешь, я доведу? Ничего здесь не трогай, следов, слышь, не останется! Только уходить надо по-быстрому! Смывайся, парень, я ведь тебе добра хочу!
Виктор засмеялся.
— Добра хочешь? — переспросил он и сел. — Ты мне хочешь добра?! Звучит превосходно! Впечатляет во всех отношениях! Надо же, как мне неожиданно повезло: встретил в лесу друга! 'Только раз бывает в жизни встреча'!
Руки судорожно, непроизвольно сжимались в кулаки, и маленький поджался и испуганно попятился.
— Ты чего, а? — забормотал он. — Ну, ты чего, психопат? Никогда чокнутого такого не видал…
И Виктор внезапно догадался, что произошло: из жертвы он превратился в глазах маленького в сообщника, в такого же преступника, убийцу, висельника, стал своим, родным и близким человеком, с которым можно и нужно закорешить, которому необходимо помочь. Поэтому он удостоился чести быть спасаемым.
Крашенинников усмехнулся. Ему, наконец, удалось встать и выпрямиться во весь рост. Он с трудом сделал шаг, стараясь не упасть, но маленький опять исчез, вновь как сквозь землю провалился. Тогда Виктор думал, что навсегда…
Словно в бреду, он добрался до станции и забился в пустой холодный вагон первой электрички. Всю дорогу он провел в тяжелом полусне. В Москве от него в страхе шарахались ранние прохожие, а милиционер на перекрестке вежливо поинтересовался, не нужна ли помощь. Виктор улыбнулся разбитыми губами и ответил, что с ним все в порядке, нормалек!
Домой он, конечно, заявиться не рискнул, а у Алексея родители недавно отбыли в отпуск на юг, поэтому, не размышляя, Виктор двинулся к приятелю.
Алексей тихо ахнул и отступил, открыв дверь, но не задал ни одного вопроса.
— Алексис, — сказал ему Виктор, с трудом открывая рот, — я должен пожить у тебя какое-то время. Неплохо бы вымыться и облиться йодом. Или зеленкой. Что имеется.
Алексей молча быстро раздел его и начал приводить в порядок, как умел. Лицо сильно щипало, но Виктор молчал. Особенно тяжко ныла левая рука.
— Врача бы, — осторожно предложил Алексей.
— Ни в коем случае! — отрезал Виктор. — Дай водки, и побольше! Можно аспирину. И чая…
Потом начался бред.
11
Как выяснилось позже, Татка категорически отказалась отправить Виктора в больницу, а Гера и Алексей молчаливо с ней согласились. Знакомого врача приводил Алеша.
Сквозь густой молочный туман, опутавший Виктора как пеленкой и не дававший двигаться и дышать, он изредка с трудом различал Таткин большой рот, Нинкины беленькие, низко спадающие на лоб кудряшки, серые глаза Геры… Чьи-то руки часто переворачивали его, меняли повязки и простыни, что-то кололи… Кто-то поил его из ложки: жидкость была кислой и очень приятной. Один раз из молока выплыло вдруг лицо Надежды Николаевны, но, возможно, это ему померещилось.
Виктор пришел в себя вечером: комната приняла свои привычные очертания неожиданно, из-за стены доносились приглушенные голоса Алеши и Геры.
— Эй! — попробовал крикнуть Виктор. Получилось что-то слабое, противоестественное. — Эй, там, на палубе! Придите кто-нибудь!
Они появились оба как по команде.
— Наконец-то! — сказал Алексей с видимым облегчением. — Думали, жив не будешь.
— Совсем на ладан дышал? — заинтересовался Виктор. — Значит, 'как я выжил, будем знать только мы с тобой?' Сейчас встану, погоди!
— Да ты обалдел! — кинулся к нему Алексей. — Я тебе встану! Быстро у меня схлопочешь!
